Реликт, живущий у горы

В последнее время он не часто показывается на публике — его ничем уже не удивишь, а вот он в свои 82 удивлять продолжает. Постникова можно увидеть лишь случайно, как лох-несское чудище над поверхностью мифического озера. Что, собственно, и произошло несколькими месяцами ранее, когда в Чусовской этнографический парк нагрянула экспедиция российских журналистов, изу чающая «тупики и перспективы Горнозаводской цивилизации в ХХI-ом веке». Один из её участников, Юрий Юдин, представлявший кемеровскую газету «Сибирский край», никогда доселе не лицезревший Постникова, выйдя из «Трапезной», где проходил «круглый стол», обомлел: — Да-а, реликт! 
 
По верхней дороге («Трапезная» ниже) действительно проплыл призрак Леонарда — медленный и огромный. Но телевизионщики, сопровождавшие экспедицию, запечатлеть его не успели. Поэтому попросили меня, как одного из экспонатов «Музея писательских судеб» в постниковском парке, вызвать основателя уральского града Китежа и прилегающей к нему детско-юношеской спортшколы олимпийского резерва «Огонёк» на улицу — даже не для разговора перед телекамерой, а просто для зрелища — чтобы мы прошли с ним от одного домика к другому. Увидев Постникова, экспедиционщики радовались, как дети. Сам Леонард!..

Тут самое время хотя бы кратко очертить, что же такое этнографический парк Постникова. Часовни, наполненные яркой живописью Павла Шардакова, повествующей о приращении Сибири Ермаком Тимофеевичем; кузня, дышащая, как доисторический ящер мехами, раздувающими огонь; торговая лавка с распахом товаров начала ХХ века; дом крестьянина-промысловика со всеми половичками, прялками, маслобойками, детской зыбкою и глинобитной печью; собрание деревянной игрушки; и собственно «Музей писательских судеб».

  Он начинается на улице изящным и воздушным каркасом, скрепляющим макет аэроплана, на котором летал над Пермью один из первых русских лётчиков и уже известных в то время поэтов Василий Каменский.

 А внутри домика — экспозиции, связанные с жизнью и творчеством Виктора Астафьева, Марии Корякиной-Астафьевой, Валентина Курбатова, Леонида Бородина, Бориса Черныха, Василя Стуса (последние три были заключёнными чусовской политзоны), Юрия Влодова, запустившего когда-то в народ звонкое двустишие «Прошла зима. Настало лето. Спасибо Партии за это!» Да, и не забудьте чуть отбитый по переносью бюст Аркадия Гайдара, стоящий у входа в музей. Уже в новейшие времена Постников подобрал его на мусорном отвале и предоставил политическое убежище в своём этнографическом парке… Десятки раз уже был свидетелем: неуклюжий гений Леонарда создал на берегу речки Архиповки нечто такое, что может называться по-разному — «улочкой русского сопротивления», «очагом для воспарения души», «пращой для перемещения из одного века в другой»,— но всякий раз заставляет задаться вопросом «Где я?!», как с истошным изумлением спросил ссаженный за безбилетный проезд на 136-м километре (где парк) один незадачливый пассажир.

— Леонард Дмитриевич, в этом году исполнилось 55 лет, как вы живёте у Арининой горы. Вас давно уже называют и Духом здешних мест, и Дедом, и Старцем. А вы пробовали «вынимать» себя из этой лесной седловины? Куда-то выезжать?



— Конечно, дурная мысль на сей счёт когда-нибудь да промелькнёт: расстроюсь, допустим, от каких-то несуразностей житейских, но ведь это — у каждого может случиться? Если уж на то пошло, то, по сути, я себя из этих мест «не вынимал», потому что это невозможно. Как-то, помню, выделили мне путевку на местный курорт Усть-Качка — выдержал там неделю, больше не смог. Одурел. Вернулся к Арининой горе. Не получается у меня отдыхать в общечеловеческом смысле. Да и не то что бы желания — возможности такой не было. Постоянная занятость. Требовалось присутствие здесь. За всю жизнь — ни одного выходного.

— Вот вы обмолвились: «вернулся к Арининой горе». Существует ли для вас какая-то тайна места, где вы живёте? К примеру, почему ваша гора называется Арининой?

— Старые большевики, которых я в Чусовом ещё застал, рассказывали, что на том месте, где мы поставили первый домик спортшколы, жила Арина. Из-под горы бил ключик с чистой ледяной водицей. Место лесистое, удобное для тайных революционных сходок. А проводил их, представь себе, не кто иной, как Александр Белобородов, рабочий Лысьвенского и Чусовского заводов, будущий цареубийца, который непосредственно в расстреле царской семьи не участвовал, но сыграл роль идейного вдохновителя. А может, из-под земли бил не ключик, а чистый спирт?.. И к Арине мужички хаживали по той причине, что была она женщиной в соку? Так это или не так, но Аринина гора осталась.

— Вы начали замышлять свой парк в прошлом веке и в другой стране, при ином менталитете, сейчас едва ли не полностью утраченном, и сегодня кажется, что, наверное, начинать этот парк в ту пору было почти невозможно?
— Был абсолютно нормальный менталитет. В том веке и в другой стране, были, между прочим, приличные возможности и для образования, и для культуры, и для спорта. Поэтому, как бы сегодня ни хаяли прошлую власть по поводу того, что наличествовала сплошная казёнщина, мне удалось создать достойную детско-юношескую спортшколу олимпийского резерва под крылом людей думающих и разумно относящихся к сохранению собственной истории. А если бы я что-то затеял в этом веке при нынешнем, с позволения сказать, государстве, уверен: у меня ничего бы не получилось.

— Однако помню, как вы рассказывали, что, когда привезли из деревни Мохнутино на территорию школы первый экспонат будущего этнографического парка — «Часовню похода Ермака», некоторые представители горкомовской знати кричали в телефонную трубку: «Убери кресты-то! Дети смотрят!»
— Да, сейчас эти «деятели» стали едва ли не самыми набожными людьми в Чусовом. И, если бы не первый секретарь Пермского обкома КПСС Борис Всеволодович Коноплёв (очевидно, сказались крестьянские корни), который, приехав на «Огонек», вынес вердикт: «Я надеюсь, Леонард Дмитриевич, ты на этом не остановишься?», то неизвестно, как бы развивался будущий парк. Но Всеволодович успокоил всех. А палки в колёса вставляли, в основном, шестёрки.

— Какую роль играет в вашей жизни случай? Скажем, не выехали бы вы со своим другом, Героем Соцтруда Григорием Петуховым на природу, не распили бы бутылку водки, не обернулись бы и не увидели часовню, может быть, сегодня никакого парка у Арининой горы и не было?

— Для красоты нашего разговора приведу слова, вычитанные мной у Метерлинка: «…на всех путях случая вы встретите только самого себя. Если этим вечером по дороге отправится Иуда, то он встретит Иуду, но если дверь откроет Сократ, он встретит на пороге настоящего Сократа…» То есть, обернувшись, в один прекрасный миг я должен был увидеть эту часовню, с которой и начался отчёт этнографического парка. К тому же, если вспоминать годы, проведённые мной на посту директора спортшколы, мы вынуждены были заниматься патриотической подготовкой. Наши воспитанники начали ездить от «А» до «Я» — от Америки до Японии. И мне в первую очередь хотелось, чтобы ребята, оказавшись за рубежом, не округляли глаза: «Ах, как здесь красиво!» Потому что у нас есть тоже что-то своё, необычное. Поэтому я начал с того, что главный корпус нашей школы обрёл запоминающуюся архитектуру. И то, что сегодня называется этнографическим парком, это не от увлечения возникло, а от необходимости.

— Когда-то я сравнил ваши владения с государством в государстве. Вас ведь до сей поры называют человеком неудобным. Сколько раз слышал эту оговорку из уст разного рода начальников. Так или иначе, с вами считаются. По крайней мере, когда для местного начальства наступает выборная жатва, Постникова пробуют перетянуть на ту или иную сторону, чтобы воспользоваться его авторитетом. Насколько возможно в России быть государством в государстве?

— Возможно, но ничего хорошего в этом нет. Потому что, если бы я умел уживаться с власть имущими, независимо — коммунисты они или демократы, я какие-то проблемы, может быть, разрешал бы проще. А тут, даже ради успеха в собственном деле, я просто не могу идти на компромисс. Предположим, жил бы я с нынешним музейным начальством бывшей политзоны «Пермь-36» дружно, наверное, всё бы было по-другому. Оттуда ведь ко мне наведывались и предлагали прямым текстом: мол, давай мы тебе поможем. — А вы что отвечали?

— Ну не будешь же ты матюки записывать?.. Зато я скажу, кто в последнее время к нам приезжал «от них»: Александр Городницкий, автор песни «Атланты держат небо…», уполномоченный по правам человека при президенте России Владимир Лукин и известная телевизионная феминистка Мария Арбатова. Посмотрели они на наш парк и едва ли не в голос воскликнули: «И зачем мы туда, в эту «Пермь-36», ездили — нам надо было сразу сюда ехать!» Это, между прочим, правозащитники сказали! Потому что я ведь красоту России хочу показать, а не её убожество.

— На своём веку вы видали разного рода начальников, больших и маленьких. А были ли в Чусовом таковые, про каких не грех добрым словом вспомнить?

— Хохолков, первый секретарь горкома партии. И лучшей характеристики, чем из уст Виктора Петровича Астафьева, ему не дашь: «Много, очень много сделал Владимир Михайлович для города Чусового! А в остальном городское начальство было шушера на шушере». Простите меня, но под этими словами я могу только подписаться. Иногда ведь в общении с местным начальством до анекдота доходит. Евгений Евтушенко, будучи у нас, заметил, что степень цивилизации измеряется, в том числе, наличием или отсутствием в данной местности, извините, тёплого общественного сортира. Я два года назад, зная, что в условиях нашего этнографического парка этот вопрос Леонард и «впавший в детство» Евгений Евтушенко труднопробиваемый в принципе, решил на сей счёт обратиться с соответствующим письмом в местную Думу. Написал об этом нашему музейному экспонату — известному литературному критику, академику и почётному гражданину Чусового Валентину Курбатову. Тот в ответном послании дружески поиздевался: «Надо же, такой вопрос — и в Думу!..» И вот через два года приходит ответ одного из глав нашего Чусовского поселения: «Ваш вопрос будет рассмотрен в 2010-м году». Я не удержался и послал этот ответ Валентину Яковлевичу. Как известно, он — близкий человек к спикеру Совета Федерации Сергею Миронову. Может, в Совете Федерации теперь рассмотрят вопрос о возведении туалета в Чуковском этнографическом парке?

— А нынешние чиновники из краевой администрации?.. От них-то какая-то помощь вашему парку есть? Они же всё равно сюда время от времени наезжают. В баньке попариться, оттянуться…

— Да, как-то приезжал теперь уже бывший председатель краевого правительства Николай Бахвалов, тогда впервые посетивший наши пенаты. И в интервью газете «Чусовской рабочий» на вопрос, какие ваши впечатления-заключения-пожелания, обмолвился: «Дискотеки вам здесь не хватает!»

— Сейчас в России этнографических музее уже немало — например, в селе Слободском Кировской области, или в Малых Карелах, или в республиканских автономиях. Но когда я думаю о Постникове, то нередко задаюсь вопросом, насколько в вас самом предполагалось то, что в дальнейшем стало уникальным этнографическим парком? Иными словами, каковы генетические предпосылки обращения к русской истории и собирательству «России, которую мы потеряли», если вспомнить название фильма Станислава Говорухина?

— Я — из глубоко крестьянской семьи. Хотя быт этот впитывал в сельской Нердве всего лишь лет до трёх, потому что мой папа быстро пошёл по партийной линии. Но впитанное во младенчестве, видимо, в нужный срок включилось в некую программу. А в папе моём было действительно что-то уникальное, если в области нашей не нашли ничего лучше, как поставить крестьянского парня директором Пермского театра оперы и балета! Таким образом, отец был одним из первых красных директоров храма Мельпомены. У меня память дырявая, а вот сестра моя рассказывала, как мы жили в центре Перми в доме, где раньше располагалась областная библиотека, в которой якобы бывал главный пастернаковский герой из «Доктора Живаго». Так вот, если тот перенесён туда по художественной надобе, то мы в этом доме в начале 30-х годов, представь себе, жили. Нижние пять окон — наши. И сестра вспоминала, как я, приехав в этот дом с бабушкой, посмотрел и сказал: «Бабушка, мне в этом доме не нравится, запрягай лошадь — поехали обратно!» Что это было, как не крестьянская закваска в маленьком углане?..

— Чем, на ваш взгляд, этнографический парк отличается от собственно музея?

— Ты правильно акценты расставляешь: с некоторых пор мы официально именуемся не музеем, а этнографическим парком. Слава Богу, надоумил нас один добрый человек из краевого министерства культуры: «Называйтесь парком — к вам меньше привязываться будут!» Наш парк отличается от музея тем, что здесь можно зайти в любой дом, взять в руки любой экспонат, даже примерить, если речь об одежде, покрутить маслобойку, поиграть на старинном музыкальном инструменте. Для интереса можно вспомнить мой разговор с одним из чиновных посланцев «от культуры», который приехал к нам на чёрной Волге. Ат знай наших, молодой такой, выпускник университета. Представился: мол, ему поручили нас проверить. Стал воспитывать: дескать, главное в музейной работе, чтобы всё было учтено. Для этого, мол, музеи и существуют. Я послушал его и говорю: «А вот Гейченко как-то сказал: «Там где главное — учёт, там кончается музей». Он вытаращил глаза: «А кто такой Гейченко?» Тут ни убавить, ни прибавить.

— Ваш парк известен далеко за пределами края и страны. О нём высоко отзывались и любили здесь бывать такие разные личности, как писатель Виктор Астафьев, поэт Евгений Евтушенко, народная певица России Татьяна Петрова, исполнитель русских народных песен Геннадий Заволокин — всех не перечислишь. Вообще, что понимает человек, если ему совсем память не отшибло, оказавшись в крестьянском доме, кузне, старинной торговой лавке или часовне Ермака?

— Ну, допустим, вот какую надпись оставил Виктор Петрович Астафьев, подарив мне ещё в 1989-м году свой «Последний поклон»: «Леонарду Постникову — патриоту-чусовлянину от Енисейского налима поклон и благодарение за всё то доброе, что он делает для людей и истории нашей разграбленной и исковерканной…» То, что чувствовали и в связи с этим говорили названные тобой люди, предположить несложно, но меня, в особенности, удивила восторженность генерала Геннадия Зайцева, руководившего некогда легендарным подразделением «Альфа». Он зашёл в крестьянский дом и воскликнул: «Здорово! Даже я бы так не смог». «Ни хрена себе,— думаю,— чего ты в сельском укладе понимаешь?» Но оказалось, что у генерала сугубо крестьянские корни. А родом он из нашей Чусовской деревни Антыбары.

— Вы как-то посетовали, что в последнее время экскурсанты не заходят в литературную часть парка — в «Музей писательских судеб». Без всякого интереса шествуют мимо портрета Астафьева и его эпитафии о том, что «я пришёл в мир добрый, родной, и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать Вам на прощанье». Нет, чтобы задуматься над этими словами!.. Как вы считаете, с чем это связано — нынешнее равнодушие к печатному слову?

— Это не моё открытие. Это — наша российская болезнь: полная апатия к печатному слову вообще. Я обычно смотрю и думаю: «Кто-то всё-таки, может, остановится? Там надпись-то — два слова прочитать». Нет, идут, опустив голову. Причём — даже работники культуры. Зачем, спрашивается, приходят? Увидят памятник Ленину, стоящий в уголке, посвящённом мартеновцам, хихикнут: «А-а, Вова! И ты здесь?» Или есть у нас репродукция известной картины Перова «Охотники на привале» с полым пространством вместо голов. Вот тут, где надо головы свои просовывать и, фоткаясь, кривляться,— они могут плясать и кричать, и визжать до упаду.

— Помните, когда-то Чингиз Айтматов в своём романе «Плаха» применил выражение «манкурты»? Это несчастные люди, не помнящие своих корней. А в нашем случае это наглядный пример того, какие всходы может дать тотальный общественный крен в сторону развлечений.

— Власть имущим очень даже нужны эти самые крены. Я как-то ночью включил телевизор: симпатичная девушка-ведущая программы и напротив неё мужик-сексолог. И вот этот самый хмырь объясняет девчушке, как правильно увеличить член. Она подзывает из числа зрителей свою сверстницу и спрашивает: «Как вы считаете, какой, по вашему мнению, должен быть член? Та отсекает руками в воздухе: «А вот такой!» Ну ладно. Ночь на дворе. Включаю телевизор днём. Смотрю: повторяют ту же самую программу! Поэтому что им слова Астафьева, тем более сказанные не в бровь, а в глаз: «Ухожу из мира чужого, злобного, порочного…» Разве не прав Виктор Петрович? Вот он, тот самый «порочный мир», не сползающий с телеэкранов и давно уже прописавшийся по ту сторону «Останкино»! Это делается специально и планомерно, чтобы отогнать наш народ от здравых мыслей. Потому что, если он посмотрит на Россию трезво, то вспомнит наконец своих отцов, дедов и прадедов, которые наверняка представляли себе не таким наше «светлое будущее».

— У вас на некоторых домиках в парке есть уведомления, за которыми чувствуется постниковская рука: «Мы приветствуем русские песни и классические мелодии. Но! К сожалению, встречаются среди Вас любители «музыки» в ритме работающей пилорамы. Подобная псевдомузыка на территории нашего музея недопустима». Насколько придерживаются посетители парка и его гости этого предписания?

— Кто-то придерживается, а кто-то и нет. Иногда говорят про свои копейки, которые они нам платят, и поэтому им ничего не докажешь — они, дескать, приехали оттянуться по полной, так, как их научило родимое телевидение. Подобно тому, как сейчас привилось неприятие к печатному слову, так и с музыкой: этим «звукам пилорамы» уже «все возрасты покорны». Бывшие пионеры пройдут — тра-та-та, тах-тах-тах-тах!.. Пенсионеры — то же самое. Никто давно уже не поёт не то что русские песни, а просто — мелодичные. Какой там джаз — шансон хотя бы включили! Нет, телесами трясут — тух-тух, тух-тух. На этом фоне гориллы смотрятся благороднее.

— Но, допустим, вы через усилитель включаете у себя в парке песни Дмитрия Хворостовского, а захожу я в ваш кабинет — для внутреннего пользования поёт Вилли Токарев. Ох, и двойствен русский человек!..

 — Я же один сижу — мне скучно. Это — во-первых. А во-вторых, Токарёв, что ни говори,— прекрасный исполнитель шансона. Что ни песня, то — мелодия, к тому же — жизнерадостная. Так что я своих принципов по отношению к «псевдомузыке в ритме работающей пилорамы» не нарушаю.

— Ваш парк за более чем 25-летнюю историю посетило немало иностранцев. Чем, на ваш взгляд, отличается их восприятие от нашего?

— У зарубежных экскурсантов, особенно у их пенсионеров, очевидно, другие бытовые условия, поэтому иностранных посетителей отличает, как правило, здоровое любопытство. Чего не скажешь о наших. Однажды парк навестили американские евреи, и меня удивило, как им было интересно залезть в баню по-чёрному, всё там потрогать и запечатлеть. Наши посетители — от молодых до старых — близко не подойдут. Начинаются ухмылочки: типа сажно, грязно, да мы таких бань — видали-перевидали! Как-то в крестьянский дом вошла японская делегация, увешанная фотоаппаратами. Восторженное и уважительное племя. Оставили отзыв в альбоме для посетителей: «Нам очень понравилось. И, прежде всего,— отношение к собственной национальной культуре. Мы, японцы, так же относимся к своей и когда видим, что люди другой национальности проявляют по отношению к собственной культуре то же самое, нас это очень трогает».

— Чусовской парк в прямом смысле этого слова прошёл огонь, воду и медные трубы. Пожары, наводнения, кражи, изъятие экспонатов. Что за история произошла у вас с конфискацией пулемета «Максим»?

 

— Это было в начале «лихих 90-х». Некие ребята, уже имевшие судимости, видимо, не совсем трезвые, налетели на нашу экспозицию, посвящённую Великой Отечественной. В своё время народный депутат по РСФСР, начальник политуправления Уральского военного округа, генерал-лейтенант Олег Зинченко, когда побывал у нас, тут же спросил: «Чем помочь?» Я ответил: «Помогите мне с вооружением».— «А что надо?» Я разве что только танк на радостях не попросил, а так — пушку, Основатель этнографического парка с ещё не конфискованным пулеметом «Максим» пулемёт, автомат, винтовку и пулемёт «Максим» — всё приволокли! Но в России же житьё-бытьё движется волнами. И вот пошла волна учёта оружия. И когда эти пацаны утащили у нас разобранный автомат и «нерабочую» винтовку, к нам явился капитан милиции с подчинёнными: «Мне приказано изъять у вас пулемёт «Максим». Говорю: «У него даже ствола-то нет. Вырезан, там — один кожух. Механизм не работает».
— «Всё равно это оружие!» Конфисковали. Я пошёл к нашему тогдашнему мэру Бурьянову. «Скажи,— говорю,— этим стражам правопорядка, что они ерундой занимаются!» Он: «Ты понимаешь, какая обстановка!.. Война в Чечне. Подождём других — лучших — времён…» Я взял и позвонил в Пермь своим знакомым, имеющим связь с ГУВД. Звонок оттуда: «Чего они там совсем, обалдели?! Забирайте пулемёт обратно!..» Я думаю: раз они забрали, пусть они и привезут. Говорю нашему начальнику милиции: «Так, мол, и так, ваше руководство сказало…» Жду-пожду — нет пулемёта. Приехал в милицию сам. Там «утешили»: «Мы пулемёт сдали в металлолом!..» Кинулся выяснять дальше: «Отдали в переплавку». А потом я узнал, что наш музейный «Максим» перекочевал на дачу одного из самых известных в Пермском крае людей. Ныне он возглавляет одно из прибыльных министерств России. И якобы даже демонстрировал пулемёт журналистам… — Всё-таки Маяковский далеко глядел: «Моя милиция меня бережёт». Вот она и бережёт «самых известных и самых прибыльных».

— Тогда параллельно с этим вспоминается ещё одна история. Поднялась очередная волна учёта всех картин и икон, представляющих художественную ценность. Я говорю: «У нас икон старинных нет. Один новодел». Повёл прибывших милиционеров в храм. «Вот, смотрите: только что написаны местным художником».— «Это что за двери?» — спрашивает некий чин, указуя на царские врата. Поясняю: «Алтарь. Туда ни в коем случае заходить нельзя». У них на руках — амбарная книга. С милиционерами — девица, бухгалтер вытрезвителя. И только вышел я на пять минут из церкви, обратно захожу: царские врата открыты, за престолом (самым священным местом в храме!) сидит эта самая девица и что-то вписывает в свою амбарную книгу. Чем не булгаковщина? Потом через пару недель приезжает к нам отец Савватий из монастыря. «У вас же, чувствую, кто-то был в алтаре?! Как же так? Церковь может сгореть!..» И — сгорела. Но до этого я позвонил нашему начальнику милиции: «Ваши дуролобы сделали то, что нельзя делать ни в коем случае,— зашли в алтарь и бабу туда затащили! Нужно немедленно переосвящать храм. Везите священника». С того конца провода доносится: «А у меня бензина нет».

— Вместо сгоревшей церкви вы построили новый, красивый храм Святого Георгия. Двери, я вижу, в него, как правило, всегда открыты. При этом вы сами рассказали, что пару раз из него уже крали иконы. Вы вешаете на место прежней новую, прикручиваете на сей раз шурупами — всё равно, вырывают «с мясом». Но двери в храм не закрываете. Это своего рода — красноречивая фигура воспитания?

— Я считаю, что только больной человек, в данном случае, наркоман, может украсть в храме икону. В конце концов, если вспомнить героиню пьесы Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» Валентину, которая едва ли не каждый день прибивала доску в заборе, чтобы люди не лазали в дыру, то, согласись: наверное, она это делала не по собственной придури, а в твёрдой уверенности, что рано или поздно люди станут людьми, а не ужами, которым надо куда-либо протиснуться.

— А помните, как мы поехали к отцу Савватию в Верхне-Чусовские городки и вы там в его церкви приняли обряд крещения? Вам тогда исполнилось лет семьдесят. Не больше.

— Да, и поэт Юрий Беликов, выходит, который меня моложе лет на тридцать, стал моим крестным отцом. — С той поры вы — верующий человек… — Не надо преувеличивать. Я воспитан при доброй советской власти и таких, как я, трудно переломить, чтобы в них пробудилась истинная вера. Поэтому всё то, что связано с православием, я воспринял очень положительно и серьёзно, но глубоко вникнуть в это дело мне до сих пор не удается. Я каждый день хожу в храм, обязательно перекрещусь, но на этом всё и заканчивается — наизусть я не знаю ни одной молитвы. Мне скрывать нечего — я чувствую себя абсолютно советским человеком. Если бы меня, как Чапаева, спросили: «Ты — за большевиков али за коммунистов?» — я бы сказал, что за большевиков, но никак не за последних коммунистов, тем более,— комсомольцев. Это они угробили великую страну. Жил у меня один хороший знакомый на Красном посёлке. У этого старика был самый лучший дом и хозяйство. Поэтому его выбрали квартальным и он находился в постоянной связи с властями. А поскольку любил своих коров, и гусей, которых пас сам и приводил к нам на «Огонёк», где много всякого разнотравья, мы частенько встречались и разговаривали. «Товарищ директор,— говорил старичок,— я часто бываю в исполкоме — смотрю, какие там порядки, вникаю во всё. И, знаешь, что я тебе скажу: вот я прожил жизнь — помню и Гражданскую, и раскулачивание, но всё равно: лучше советской власти ничего нет.
Одна беда — Дуракам досталась».