Кочевое племя ХХI века, или поэты края бытия

Такие майки носили дикороссы. Крупный план

Меня всегда забавляло указующее, ранжирное выражение: «А вот это – наш местный автор!» Вроде как слово ни при чём, хорошее и даже доброе, привязанное к местности, а, тем не менее, «обработанное устами», приобретает снисходительно-уничижительный оттенок. Как будто кто-то булавку губами прихватил!..

Однажды критик Валентин Курбатов (Царствие ему Небесное), позднее ставший одним из главных астафьеведов, вспоминал не без укора в собственный адрес, как, будучи старшеклассником чусовской средней школы, не пошёл на встречу с «местным писателем В. П. Астафьевым». Не пошёл именно по той самой причине: писатель-то – местный. «Разве что-то путное может выйти из Назарета?»

Некоторые поэты и критики, живущие в Москве или барагозящие ныне за пределами России, тоже пользуются этой табелью о рангах.

В 1992 году, когда я гостил у Виктора Петровича в Овсянке, он подарил мне составленную им и Романом Солнцевым поэтическую антологию «Час России», вышедшую четырьмя годами ранее в издательстве «Современник». «Час России»... «Час России», – повторял я про себя. Сколько невольной горечи – в названии! В сутках – двадцать четыре часа и, если исходить из этого само собой разумеющегося знания, получается, у России не было и часа, который, наконец, настал или настанет?..

И вот я читаю, что составители антологии, собрали, дескать, под её обложкой стихи «областных поэтов». Казалось бы, в этом словосочетании – тоже ничего обидного. Однако по умолчанию-то превосходство уже заложено, межа проведена: есть «столичные» и есть «областные». И без первых «Час России» – не час, а так, разве что его четверть. А без вторых?

Ну, четверть, какой там час?!

С осадком в голосе Астафьев размышлял:

– Кое-кто из них, из «областных» или, как ещё принято изъясняться, региональных, с даденной им участью свыкается. Всё-таки есть какое-никакое да преимущество в сравнении с теми, кто, вообще, произрастает в районных городках или в лесных посёлках, где условия-то, если сопоставлять с областными или краевыми центрами, тем более со столицей, – не приведи Господи…

– А есть и те, которые не свыкаются, – уточнил Виктор Петрович.

И дальше – сокрушённое:

– Эх, сколько спилось, повесилось!..

Эту астафьевскую сокрушённость словно подслушал самобытный пермский поэт Николай Бурашников:

У нас в посёлке жили весело:
Два – застрелилось, семь – повесилось…

И – предсказал собственную судьбу: Колю до смерти запинали местные отморозки, когда он мирно почивал на одной из городских клумб… «Чист-то, чист, как слеза!» – воскликнул потом в одном из писем в Овсянку Валентин Курбатов.

И здесь я хочу сделать заявление: «ДИКОРОССЫ – НЕ МЕСТНЫЕ, НЕ РЕГИОНАЛЬНЫЕ, НЕ ОБЛАСТНЫЕ И НЕ КРАЕВЫЕ. ДИКОРОССЫ – ПОЭТЫ КРАЯ БЫТИЯ.

Или – так: «„Дикороссы“ – кочевое племя, обитавшее на территории России в начале ХХI века», – едва ли не энциклопедическими словами будущего отрекомендовала их в частной переписке Анна Павловская, в прошлом минчанка, а теперь уже и москвичка.

Смесь горечи и лёгкой усмешки. Будучи сама редчайшей представительницей сего племени, Анна озвучила это, увы, со знанием дела. Она давно – на личном примере – убедилась в действенности поговорки «Москва слезам не верит»:

И темнота, и крыши,
Как плахи… Страшный Суд.
Опять придут бесстыже
И паспорт заберут.

И скажут забирая:
«На все тебе три дня»…
Москва моя родная,
За что ты так меня?!

Николай Бурашников. Перед его гибелью в деревню к нему домой нагрянули неизвестные. И напоили. Среди них был некто в длинном чёрном кожаном плаще и в бейсболке с большим козырьком... Это один из последних снимков поэта.

Но дальше – превозмогающее обиду, неважно, кто ты – московский, минский, пермский, ставропольский, питерский или красноярский – абсолютно дикоросское, великодушное самопризнание:

Далёкие, чужие
Грохочут поезда…
Я – твой поэт, Россия!
А ты мне – лимита…

Однако перейдём к лёгкой усмешке Анны. «Кочевое племя…» Если взять российские издания, начиная от газеты «Трибуна», где четверть века назад, подобно тому, как неуклюжая, жутковатая гусеница порождает кокон куколки, а из куколки протискивается на свет бабочка, от «Трибуны», умалчивающей, что она – в прошлом «Социндустрия», и замахнувшейся в самый что ни на есть миллениум на полосную, формата А2, постоянную рубрику «Приют неизвестных поэтов», итак, если взять рубрику, в коей и объявились впервые творения «дикороссов», взять и продолжить промельком их в «Континенте», пропиской в журнале «День и Ночь», основанном в Красноярске всё тем же Виктором Астафьевым, проследить передислокацию этой рубрики из «Трибуны» в газету «Труд», журнал «Дети Ра» и даже (о боги!) в украинское издание «Киевская Русь», где «вражий» голос определил «дикороссов» как «уникальне явище в росiйськiй поезii», а затем переместить взгляд в «Литературную газету», чьи страницы одно время были одушевлены заломленной шапкой «Дикороссы», то приходишь к выводу – ну чем вам не «кочевое племя»?!

У дикоросской колыбели стояли два матёрых главреда, два креплёных журналиста – Виктор Андриянов и Валерий Симонов (тайный поэт!). Сначала оба – в «Трибуне», затем (который тайный) – в «Труде».

2002 год. Нешуточный разговор о поэзии. Его ведут (слева направо) главный редактор «Трибуны» Валерий Симонов, поэты Юрий Беликов, Марина Кудимова и Ефим Бершин

Они же попечительством своим, равно как и подвижническая чета Николая Тюрина и Ирины Медведевой – родителей погибшего 19-летнего поэта и философа Ильи Тюрина, создавших «Илья-премию», из которой взошли многие юные дарования, причастны к выходу в 2002 году в московском издательстве «Грааль» антологии «Приют неизвестных поэтов (Дикороссы)», составителем которой мне довелось быть. Напомню: это 40 авторов глубинной России – от Норильска до Ставрополя: от уже упомянутого Николая Бурашникова до Сергея Сутулова-Катеринича, будущего пристального, стойкого и щедрого, а главное – слышащего Звук (тот самый, щемящий, о котором говорил Александр Блок!) держателя «45-й параллели».

Ещё раз подчеркну: дикоросская бабочка выпорхнула не из каких-то медовых литературных привад, а из «тяжелозвонкой», сугубо промышленной газеты, из романтической недостачи в журналистской подёнщине, чему – опять-таки – выдалось подтверждение: за проект «Приют неизвестных поэтов» ваш покорный слуга был «приговорён» к лауреатскому признанию, но не Союза писателей, а Союза журналистов России! Что само по себе вдвойне почётно, ибо последние, чего уж греха таить, ревниво относятся к первым.

Под обложкой этой книги – самый широкий отечественный диапазон, потому что, кроме автора этих строк, содержание её скрепляли размышления и Валентина Курбатова, и Марины Кудимовой, чью штучность представлять не нужно, впервые прозвучали имена Сергея Лузана, Валерия Прокошина, Андрея Канавщикова, Сергея Князева, Константина Иванова, Сергея Кузнечихина и Анны Павловской. Все 40 достойны того, чтобы их хотя бы перечислить, но не лучше ли раскочегарить самовар своего любопытства да забрести по старинке в библиотеку и взять на руки саму антологию? Взять, дабы сперва убедиться, а затем согласиться вместе с одним из её авторов, новосибирцем Константином Ивановым:

Ни клобуков, ни мантий, ни регалий...
Рассеянные по лицу земли,
Невидимы держатели скрижалей,
Затерянные по степям кремли...

Сдаётся, пробил час (снова «Час...»!), чтобы «невидимых» разглядеть? «Наконец-то на склоне лет могу, так сказать, самоидентифицироваться: „дикоросс“ – это в точку. Как при Советах, так и после я всегда был дико одинок в моём мировоззрении, я действительно дико рос и всегда был чертополохом любого текущего огорода…», – написал мне в Пермь из посёлка Бутиково Тульской области Геннадий Малеев.

Так что дикороссы – это особое мироощущение и даже «одинокое мировоззрение», если отталкиваться от слов автора письма. Дикороссы – это те, кто прорастает самосевом и не привык рассчитывать на приход Садовника и любовь Родины. Когда творчество становится несением креста, а не премиальными «гонками на приз Содома и Гоморры», не делением поэтов на тех, кто напечатался в «Новом мире» или «Нашем современнике».

– А есть ещё ни те, ни эти.
Они всё видят, словно дети.
Им всё наскучило давно.
Они пьют горькое вино, –

оставил нам скрижаль для осмысления убиенный Николай Бурашников. Применительно к русской словесности, «дикороссы» – это Гуляй-Поле Нестора Махно, с моей точки зрения, как никто другой, приближавшегося по тем памятным временам к абсолютной, хоть и недостижимой, истине.

– Гулеванит Гуляй-Поле –
Шашек дикий пересверк!
Батька думает о воле
И подковывает век.
Вишни кровенеют рясно,
Белый снег убит во рву.
Кто за белых? Кто за красных? 
Я за зелену-траву! –

открывается живущий в Ростове-на-Дону «дикоросс» и потомок староверов Виктор Петров. И повторяет, усиливая смысл сказанного: «Батька думает о воле, / Батьке скоро тыщу лет».

Тыщу лет! Вот отчего «гулеванит Гуляй-Поле». И не там оно, где сейчас, где его географическая привязка, а быть может, в Ростове-на-Дону, а вот уже и в Великих Луках, где в 2008 году мученически оборвался земной путь поэта Андрея Власова:

Нет уж – дудки! не надо, довольно, достаточно, из
этой ли-те-ра-ту-ры, где жухнешь, как рыба на суше,
в никуда и ничто, но от этих блатных экспертиз
и постыдных потуг достучаться в их мёртвые души!

Ставка дикороссов. Юрий Беликов у аппарата

Впрочем, кажется, Гуляй-Поле – не только от Ростова-на-Дону до Великих Лук, а ещё и от Великих Лук до Красноярска? И далее – везде... Вне тусовок и групп. Вне журнальных делений на лагеря патриотов и либералов. Колыхающееся само в себе, как лемовский Океан, время от времени отпугивающее своими материализующимися фантомами «тех и этих»:

Ну что же, мой друг, мы привычные,
пускай не по нраву шашлычная,
но, коли пришли, посидим.
На этом пиру не участники,
а всё же возьмём собачатинки,
поморщимся, но ведь съедим.

Это – красноярский «дикоросс» Сергей Кузнечихин. Морщитесь?..

Кажется, ещё чуть-чуть – и этот струг Ермака под алым парусом Грина стронется с места и поплывёт по горной речке Архиповке. А в струге том – дикороссы: Юрий Беликов (кравчий слева), и два чашника – Сергей Кузнечихин (автор «собачатинки») и Роман Мамонтов (Илья-премия). Парк истории реки Чусовой. 2008 год

Ну правильно: ощутимый минус изящной словесности, нарбутовщина, которая сродни махновшине, кого ни возьми – хоть того же седого рубаку с Дона Виктора Петрова, один из героев которого «И, куражась, для почина / Сунул нож проводнику...», хоть таймырского охотника-промысловика, испустившего дух на больничной койке Изборска Сергея Лузана («И там, в снегу, / Мосол, от крови ржавый, / Не даст глазам от голода звенеть…»), хоть отшельничающего воронежца Константина Кондратьева («…и бредёшь – и глядишь, как стирают бомжихи, / полоская бельишко от спермы и ханки»), хоть потомка ссыльных поволжских немцев Александра Рудта из уральского Краснотурьинска («Лёгкие выкашливает долго, / цедит стопку водки, не спеша..»), хоть нынешнего подольского старца, основоположника отечественного внеигрового кино Сергея Князева («Я выплюнул зубы / и понял, что стал стариком...»), хоть уже не раз приводимую в пример, пророчествующую Анну Павловскую («...распахнута геенна, / в неё летит село»). А теперь докажите, что это не дикороссы, не поэты края бытия. Достаточно заглянуть в «Зеркало» прошедшего Волгу от истоков до Каспия, наделённого «разумом звука» Юрия Уварова (не ища захватанных аналогий с «Зеркалом» Андрея Тарковского) – и вас заставит остолбенеть собственное в нём отражение, помноженное на не меняющееся со времён Радищева, отражение «растащившей брёвна лагерных вышек на бани», потрясённой от исторических самоповторов и истосковавшейся по своему преображению России. А раз так, стало быть, это навязшее на зубах путешествие – «Из Петербурга в Москву» и – на выбор – из любого её города в любой – может быть нескончаемым:

Колеёй параллельного мира
                                             ехай, милай,
                                                                  следи
Шубной моли вертлявые лёты,
                                    покусывай кончик косицы.
Петербург обогнули в тумане.
                                                Соловки всё ещё впереди.
Ничего не меняется,
                                 как не меняйте столицы.

Но если кто-то полагает, что на роду дикороссам написаны сплошные «свинцовые мерзости», зеркально воспроизводимые в Слове, то – нет, будучи на краю, дикороссы распарывают завесу, за которой, повергая в уныние мир «параллельных бесов», разверзается красота Божьего мира:

Пока мы царапаем царства эмаль
и сеем сквозь сито сияние в массах,
танцует в тиши номинация мальв
простые свои менуэты без масок.

Одно это четверостишие москвича Юрия Годованца, где плотно скручено и сжато время, пространство и даже смена эпох и социально-экономических устройств, затмевает и закрывает всю поэзию Z и любую беспилотную поэзию! «Танцует в тиши...». «Менуэты без масок...» Тут и лермонтовский «Маскарад», и нынешние задрапированные от телекамер лица... А мне вспоминается давнее восприятие дикороссов критика Алексея Комарова в альманахе поэзии «Иркутское время»: «„Приютские“ всегда тишились, держались „стайкой“» – во время фестиваля поэзии на Байкале, куда они вырвались в 2003-м. Вот она, «номинация мальв»! Быть на краю и почти никогда – в центре, «всегда тишиться»...

Дикороссы – это, скорее, не литературное, не соединённое некой родственной эстетикой течение, а сплочённое и продиктованное поведение, движение тех, кто «думает поступками», ежели применить формулу, когда-то предложенную Андреем Вознесенским. Посему внутренняя эмиграция дикороссов – константа. Вот чем должны бы озаботиться те, кто ныне крутится в чёрных высоких предводительских креслах, рассуждая в карикатурном окружении некоего боярского представительства, к примеру, о том, кто из теперешних релокантов может сравниться с Иваном Буниным? Не в ту сторону думаете!

Тут впору поразмышлять, кто не может быть дикороссом. Расскажу почти что притчу. Даже две. Нет, три! Если уж к нашему разговору подключился Андрей Вознесенский, то не может не позабавить одна его, пронизанная метафорической лукавинкой, характеристика, данная поэту К.: «Нравится мне поэт К. Всегда при деньгах, в слова вставляет американизмы, презирает неудачников и от него всегда хорошо пахнет!» Более убийственного наброска к портрету поэта я не встречал. Хотя... Понятно, что эта видеома – прямо противоположна образу дикоросса.

Памятен также случай, приключившийся в недрах всё того же фестиваля поэзии на Байкале. Прибыв туда в составе общей ватаги, один из дикороссов решил щегольнуть перед сотоварищами своим стихотворным, только что изданным лаковым двухтомником. Сотоварищи – заросшие бородами, перегарные, гнутые-битые, с тощими сборничками во внутренних и боковых карманах – возмутились:

– Ты не дикоросс!

– Как?..

– Так!.. Чем докажешь, что дикоросс?

Обладатель сразу потускневшего двухтомника был при всём при том предусмотрителен:

– Вас бутылка спирта не устроит?

Откупился человек!

Штаб-квартира дикороссов на улице Шверника в Москве. Слева-направо – Елена Кульчинская, Анна Павловская, Александр Карпенко, Юрий Уваров, Юрий Годованец и Юрий Беликов. Февраль 2025 года. Фото Сергея Князева

И ещё. Снова поэт К., но уже другой. «У меня всё хорошо!» – свидетельствовало сообщение. Оставалось только порадоваться. И потом, может он так судьбу заговаривает, чтобы не притягивать дурные события, тот самый «край бытия»? Однако вскоре в социальных сетях замелькали разоблачительные фотоснимки: наш герой – то с одной мировой знаменитостью, то с другой, в довершении всего делится предвкушением, что на сцене такого-то столичного театра состоится премьера мюзикла, разумеется, созданного в соавторстве с тем-то. На ум сразу приходит название одного из рассказов Василия Шукшина: «Ваня, ты как здесь?»

«Хорошо на душе», – написал однажды Игорь Шкляревский. А после уточнил: «Неспокойно». Вот о чём стоит помнить!

Что касается состояний души и выбора между ними, то у «расколдовывающего Русь» Сергея Князева, кроме стихов, есть визуальная исповедь – фильм Елены Коломойцевой «Гришина душа», где он выступает как продюсер и актёр. Даже не актёр (потому что в данном случае это плохое слово!), а человек, проживающий стихотворение русского офицера-эмигранта Василия Сумбатова. И эта недлинная лента – первый пример современного внеигрового кино, потому что именно в такой номинации она получила в этом году специальную награду жюри на международном кинофестивале в Казани «Крылатый барс», и у читателей, и зрителей этого выпуска «45-й параллели» есть редкая возможность заглянуть в «Гришину душу», ибо это и есть душа дикоросса:

И вижу я пасхальное яйцо,
Полвека пролежавшее в божнице
У няни, и мелькающие спицы
В её руках, и доброе лицо.

– Со мной им похристосовался Гриша,
Мой суженый, – начнёт она рассказ,
И снова я, уже не в первый раз,
О Грише, женихе погибшем, слышу.

В сухом яйце постукивает что-то.
– Кто в нём живёт? – спрошу я, чуть дыша,
И няня скажет: – Гришина душа! –
И вновь яйцо положит у киота.

Дикороссы... Увы, они долго не живут. Разве что остаются у киотов. Слишком натянуты струны их душ. Прислушайтесь хотя бы к звуку одной из них – к струне пропавшего без вести, «странствующего монаха русской поэзии» Александра Кузьмина. Никто не ведает, где он и что с ним. Все заняты собою (да и вправе ли я кого-то судить, когда сам не без греха?) – исчез человек, растворился во Времени и Пространстве, между прочим, входящий в члены писательского Союза, и вроде бы так оно и нужно... По последним данным, он числился в одном из психоневрологических интернатов. Попросту говоря – в психушке. Кто-то набредал на слабый его след в соцсети, даже на каком-то из сайтов, правда, фото было не его... Всё как в Сашиных стихах: «И не горит свеча под образами, / поскольку спичка не поднесена». Одна надежда – может быть, сейчас, после этой публикации, кто-то «поднесёт спичку», дабы пролить свет на судьбу дикоросса милостью Божьей?

За четверть века, пока существует это кочевое племя, о них, о дикороссах, немало написано, наговорено – всякого, доброго и не очень, сложены легенды, и с некоторыми выдержками из этого гула вы сегодня можете познакомиться в заключительной части нынешнего выпуска «45-ки»: «Дикороссы идут на Москву». Простите, если что не так.

© Юрий Беликов, 2025.

© 45-я параллель, 2025.