Сады и бабочки

В литературных кругах давно витают разговоры: известный поэт Юрий Беликов, в недавние поры с увлечением открывавший для читателя незаслуженно забытых талантливых авторов, наречённых им Дикороссами, собирает коллекцию бабочек. Нет-нет, не ту, когда хрупкое тельце чешуекрылой красавицы прокалывают булавкой, помещая в выставочный кластер. Беликов составляет поэтическую коллекцию – антологию стихотворений русских поэтов, у которых можно встретить образ бабочки, будь то мотылёк-однодневка, как в стихотворении уральца Бориса Марьева, или экзотичная бабочка Ивана Клюшникова (сегодня мало кому известного пермского стихотворца, выдавшего шедевр в 1838 году):

Кажет нам весенние обновки,
Не видал ещё я краше и милей!
Искры яхонтов на маленькой головке,
Камни жемчуга на крылышках у ней!

И вот 20-летнее собирание коллекции завершено! Держу в руках солидный том, листаю, вчитываюсь, запоминаю, восхищаюсь... Каждый поэт представлен здесь одним, но, с точки зрения составителя, лучшим или исторически необходимым текстом. 

За годы лирического исследования идея бабочки обогатилась темой сада (а может, так и было задумано: бабочка не сама по себе, но в своей волшебной, сложной, красивой, погибающей и оживающей среде сада?). И у составителя появляется друг-советчик. Книга открывается удивительно проникновенным, глубоким, поэтичным «Диалогом на пути в Эдем» двух пристрастных поэтов-единомышленников – Юрия Беликова («сторожа сада») и Лидии Григорьевой («августейшей садовницы»). И как естественное продолжение этого диалога – её фотолетопись в цвете, украсившая книгу.

И всё же, почему бабочки? Вспомним детство. Кто из нас не гонялся с сачком: «Митя-Митя, сядь/на зелёную кровать...» Или просто не любовался маленькими существами, порхающими над нами, опускающимися на траву, шевелящими усиками, расправляющими чудно раскрашенные крылья... Вообще, что нас, человеков, более всего привлекает и восхищает в окружающем мире своей природной эстетикой, цветом? Цветы (Божественный Сад) и Бабочки. Бабочки особенно! Только ли своей чудесной раскраской? Тут я, пожалуй, преподам, будучи архитектором, мини-урок о гармоничности сущего. Есть такое понятие – золотое сечение: гармоничное соотношение элементов тела, линии, объёма, вызывающее у человека положительное визуальное восприятие. Так вот, оказывается – соотношение подкрыльев и больших крыльев у бабочки, их размах в отношении к длине её тельца – всё соответствует золотому сечению! И неизбежно возникает у гомо сапиенса вопрос: кто же тот Небесный Дизайнер, что одарил нас этой красотой?

Сам Юрий Беликов делится идеей и мотивом к созданию книги: «Читая стихи русских поэтов – любых, больших и малых, нередко полярных и даже, казалось бы, враждебных друг другу, заложников разных времён и эпох, ваш покорный слуга обратил внимание на их явственный, хоть и внутренний, прямо-таки наважденческий сговор – они, почти все, за редким исключением, которое ещё предстоит объяснить, оставляли миру стихотворные послания про сад и бабочек».

И конечно, созерцание бабочки и сада в различные времена года располагает нас к элегическим размышлениям о хрупкости и краткости земного бытия и учит ценить Жизнь. Свой выбор наш собиратель определяет в подзаголовке к общему названию книги «Сады и бабочки» – лирико-философской формулой «Антология помнящих об утраченном Рае». Этот посыл я отношу и к авторам стихов, и к «сторожу сада», и к нам, грешным, но всё-таки помнящим о Рае.

Книга богата не только двумя основными блоками – «Содержание садов» (сад Фёдора Тютчева и далее – до сада Юрия Казарина) и «Содержание коллекции» (мотылёк Василия Жуковского или бабочка Ивана Бунина и далее – до мотылька Игоря Шкляревского и бабочки Светланы Кековой), не меньший интерес вызовут у читателя прозаические вставки, диалоги, воспоминания, эссе. Это вдохновенные, опоэтизированные тексты, содержащие ряд литературоведческих открытий.

Так, оказалось, образ бабочки использовался авторами не только как эстетическая категория, но и как символ или аллегория в размышлениях о сложных в общественном отношении временах, которых на Руси всегда было предостаточно. Составитель приводит ряд убедительных доказательств этой закономерности. «Описывая восторженной весной 1945-го «Бабочку в госпитальном саду», Арсений Тарковский просит: «О госпожа моя цветная,/Пожалуйста, не улетай...» И далее – Беликов: «И только в 1960‑м (оттого, что подступила оттепель?) крестьянский поэт Николай Тряпкин, словно преодолевая некую болезненную подспудность, выдыхает: «Бабочка белая, бабочка белая!/Кто бы родил нас опять!»

В диалоге с Лидией Григорьевой «сторож сада» любезно впускает читателя в свою лабораторию отбора и коллекционирования авторов и их стихотворений. Порой здесь встречаются эпизоды прямо-таки драматические. Как с Андреем Вознесенским. Поначалу составитель остановился на его стихотворении «Сад осенний, как Кустодиев...». Но слух запинался об это коварное «как Ку...» Надвигались сомнения. И вот однажды Юрий едет в гости к одному из своих пермских друзей, а у того – подарок для Беликова: фолиант, где собраны все стихи Вознесенского. И что же? Юрий открывает его на стихотворении... «Сад». «Стыд, благоговенье, сострадание/от меня почувствуешь в саду». Вот оно! Всё встало на свои места. Как будто кто-то подсказал свыше.

Это естественно, что каждый читатель, взяв в руки тяжеловатый том и раскрыв его, начнёт выискивать своих любимых поэтов, самых-самых. И вдруг! Как в одном старинном анекдоте: «Пушкин! Ау, Александр Сергеич, где вы?» Не может быть... Выясняется, что в тексты «самых-самых» ХIХ века – Пушкина и Лермонтова – бабочки не залетали. А сады? – не удовлетворён читатель. С садами тоже непросто. Пушкинское «Сады Лицея» – более не о саде, а о мире свободы, беззаботности, уединённых размышлений... Но есть другой – в 12 строк – «Вертоград моей сестры...» (1826). Составителю так хочется начать антологию «Солнцем русской поэзии». Однако существует иное произведение у поэта пушкинского круга Владимира Бенедиктова – «Вечер в саду». Если поставить рядом эти два творения, то конкурс выигрывает... Бенедиктов. «Начать антологию с «Вертограда» – не оказать ли тем самым Александру Сергеевичу медвежью услугу? Так, Юрий Беликов решает в пользу «Вечера в саду». Антологию же открывает классическим стихотворением Фёдора Тютчева «Как сладко дремлет сад тёмно-зелёный». Читатель может снять с полки книги трёх названных поэтов и убедиться в правильности выбора «сторожа сада».

А где же «больше, чем поэт» ХХ века? Тут другая история. Евгений Евтушенко... Его стихотворения не найти в общем корпусе текстов. В разговоре с Юрием он честно признался: стихов на означенную тему у него нет. Зато, как опытный антологист, успел благословить своего младшего друга на создание благородной тематической антологии, охватывающей три века русской поэзии! В пространном отзыве-эссе (оно приводится в финале книги) Евгений Александрович, в частности, написал: «Я посвящён в замысел пермского поэта, одного из самых талантливых поэтов глубинной России Юрия Беликова... Он стал антологистом, дав путёвку в жизнь многим молодым авторам. На только что прошедшем культурном форуме в Санкт-Петербурге Беликов выступил с идеей выпуска сугубо лирической антологии «Сады и бабочки», предлагая уникальное собрание всей русской классики, включая и советские, и постсоветские произведения поэзии. Золотой ключ этой антологии в том, что так часто встречающаяся в творчестве самых разных поэтов тема Сада суть «пра-воспоминание Человечества»... Слишком много у нас в последнее время развелось в литературе абстрактной сухой риторики, совершенно не задевающей сердце, мы забыли о Садах земных и небесных, и Беликов всем массивом собранной им антологии возвращает нас к первоосновам человеческого бытия».

Да, чуть не забыл: а чем же представлен ещё один гений золотого века? У Михаила Юрьевича Лермонтова «сторож сада» отыскал выразительный эпизод из поэмы «Мцыри»: «Кругом меня цвёл Божий сад...» К сожалению, главка приводится не вся, обрывается. Но не в этом дело; у меня – другая претензия. Я прямо-таки расстроился: в такой замечательной книге, где говорится и о Рае, и о Божественной гармонии мира, слово «Бог» набрано и напечатано со строчной. Наверное, составителя или редактора подвело то, что тексты для антологии отбирались из советских изданий...

Книга составлена и представлена очень необычно, в хорошем смысле – фантазийно-театрально, с некоторой игрой с читателем (вспомним Набокова). Здесь и тайные, и явные отступники и отставники Сада – с условным кинжалом под плащом: «Он ненавидел этот сад» (Виталий Кальпиди) или: «с тех пор как царица дай бог памяти/кажется елизавета/лишила меня и мой народ права на землю/я полагаю сад/это не моя тема» (Евгений Бунимович). Здесь и упомянутый диалог между «сторожем сада», живущим в Перми, и «августейшей садовницей», выращивающий Райский сад в Лондоне; начинается всё не с одного-двух традиционных эпиграфов, а с целых 13 – как бы венок! Из них я был поражён последним – шедевром поэта Николая Шатрова, увы, доселе мне незнакомого:

Какие травы там, цветы какие...
А спросит Пётр, ключарь небесных врат,
Откуда мы, ответим:
– Из России...

И прежде всех нас впустят в Божий Сад.

Антология не отпускает. Хочется многое цитировать, однако было бы неделикатным из самобытных произведений, собранного Соцветия выделять ещё одну, мини-антологию. Поэтому завершу размышления самым лаконичным двустишием-афоризмом, автором которого является поэт-мыслитель, наш современник Константин Кедров: «Земля летела/по законам тела/а бабочка летела/как хотела».

Разве это только о бабочке?

Владимир Блинов, Екатеринбург