Незримое присутствие

1 мая исполняется девяносто четыре года со дня рождения великого русского писателя Виктора Петровича Астафьева, одного из единомышленников основателя Парка истории реки Чусовой Леонарда Дмитриевича Постникова. 

Всегда, когда заходит речь о таком серьёзном возрасте, как девяносто четыре года, начинаешь не без сомнения прикидывать: а смог бы дожить человек до оных лет или нет? Хотя некоторые ветераны Великой Отечественной (а Виктор Петрович обуглен и закалён ею), слава Богу, здравствуют и поныне. И даже те, кто родился не в 1924 году, как Астафьев, а раньше. Тут, видно, уж как Господь рассудит и кому какой срок назначит.

Но Астафьева уже нет с нами семнадцать лет. То есть, по сути, за это время подросло очередное поколение. Что ему до астафьевских книг, среди которых – «Пастух и пастушка», «Кража», «Царь-рыба», «Последний поклон», «Прокляты и убиты»?..

Помню, как в одном из своих многочисленных интервью (журналисты обожали записывать астафьевскую речь, изобилующую самоцветными, а иногда и сердитыми, необработанными словечками) Виктор Петрович размышлял о том, долго ли его будут помнить после кончины. «Потелепаются маленько, посудачат, а потом и забудут», - такими были его слова. 
 
В известном смысле они справедливы: несколько поколений, возросших в новейшей России, жизнь которой довелось писателю тоже оценить, заняты не приближением светлого будущего, а поиском светлого настоящего в образе увеличивающихся дензнаков. Тут не до Астафьева. Не до его напряженного поиска истинных человеческих ценностей, тем более не до астафьевской работы со словом, которое Мария Семёновна Корякина, самоотверженная и многолетняя спутница его жизни, определяла как «аж до звона». 

Заглянет заезжий пилигрим в домик-музей, что на Партизанской, прикинет, как умещалась здесь, на шестнадцати квадратах, семья из пяти человек, включая няньку, посмотрит в окошко, как с горы – мимо домика – шуруют громыхающие большегрузы (а ведь писателю надо, кроме домашних и других дел в статусе «литраба» местной газеты, сосредоточиться до овеществления книг), и только покачает головой, ибо невозможно в подобной обстановке заниматься творчеством.

Но так жили и, если взять деревянную часть Старого города, между прочим, в известном смысле продолжают жить немало чусовлян. Другое дело, что  нет среди них Астафьева… 
Хотя есть Малые Астафьевские чтения, есть и Большие (время от времени – в Перми), а значит, память о Викторе Петровиче жива, пусть и законодательница моды Москва приучает нас к «разбору полётов» иных имён и других произведений. Это естественный процесс и, думается, Виктор Петрович его предвидел. 

Помнится, когда в начале девяностых автор этих строк побывал у него в красноярской Овсянке, то стал невольным свидетелем, как прибывшая к писателю очередная интервьюерша интересовалась об отношении Астафьева к внедрение в сознание читательской массы новых, вылезших из-под спуда творений – например, романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», который уже начали сравнивать с «Войной и миром» Льва Толстого. 

На что Виктор Петрович, прищурившись, ответствовал:

- Торопятся, как всегда…

Посему возвращение к Астафьеву и его книгам – впереди, и оно обязательно наступит тогда, когда измотанные теперешним российским капитализмом новые поколения наедятся его до отрыжки, и им потребуется иное – таящее поиск красоты и правды. А об ином поведают книги таких писателей, как Виктор Петрович, чьё литературное становление берёт начало здесь, на Чусовской земле. 

Для нас же с вами важно, что этнографический парк хранит присутствие Астафьева во всем – в говоре речки Архиповки, где писатель ловил хариусов, в памятном знаке «Царь-рыба», установленном возле пруда, в портрете Виктора Петровича кисти художника Павла Шардакова – «самом лучшем», как нарекла его директор парка Ольга Леонардовна Постникова, на который можно посмотреть, зайдя в «Трапезную», где, кроме этого портрета, экспонируются многие-многие другие работы пермских и чусовских живописцев, отображающие «слоистую» летопись уральского града Китежа. 

Юрий Беликов