На своем берегу

В музее поют петухи

Я проснулся рано, когда все еще спят на том и этом берегу, и солнце еще не успело заглянуть в наполненную туманом долину.

Речка, в которой я умылся, шумит под самым крыльцом бревенчатого домика. Постников сказал, что это Архиповка, любимая речка покойного Виктора Петровича Астафьева. В нее по весне заходят из Чусовой хариусы, а Астафьев не с ветра написал "Царь-рыбу”: он был заядлый рыбак.

В светлеющем тумане сереют и голубеют купола церквей. Их три в небольшой деревне. Одна, правда, зовется часовней, но снаружи не видно, есть ли в ней алтарь или нет. По архитектуре это самая что ни на есть церковь: с высокой звонницей, на которой висит колокол 1912 года. 

Я еще скажу об этом колоколе, а пока о храмах. Накануне, когда мы въезжали в эту долину, бросилось в глаза: в селе — три церкви! Не много ли? Потом дошло: это действительно село, но село "как будто”. Все оно, от храмов до сортиров, построено на пустом месте. Кем? Постниковым и его помощниками. И еще строится.

Тогда, накануне, заглянув в офис, я увидел сразу двух Постниковых. Один, сидя рядом с женой, смотрел телевизор. Другой был в самом телевизоре и рассказывал первому, что Василия Ивановича Чапаева в детстве звали Ермаком.

Это шла передача пермского телевидения, которая, кстати, пролилась бальзамом на душу после московских телешоу с их кривлянием, пошлостью и невежеством. Гвоздем передачи, впрочем, был не Постников, а праправнучка лихого комдива, двенадцатилетняя (но при этом восьмиклассница) умница-очаровашка Василиса Чапаева, побывавшая (и снятая на видео) на берегах Архиповки. А что популярность Василисе обеспечена, это понятно. Из всех настоящих и мнимых удальцов горестной Гражданской войны, из всех командиров, генералов и атаманов красного, белого, зеленого и синего в горошек окрасов только Чапаев остался памятным потомству и любимым народной толщей. Уж как ни дули в медные трубы, как ни били в барабаны, как ни поднимали (временами опуская) самих Ворошилова, Буденного, Блюхера, Тухачевского, Кочубея, Пархоменко, Гришку Котовского и какого-то Олеко Дундича, а на той стороне — Деникина, Врангеля, Колчака, Корнилова, а грешным делом и Махно, и Антонова — только Чапаева и полюбил экономный на политическую любовь народ. Может, потому, что был Василий Иванович командиром не очень политическим, до конца жизни не разобравшимся, воюет ли он за большевиков или за коммунистов, потому что согласно знаменитому фильму, болтать на митингах он был не мастак, зато сам скакал в атаку с шашкой наголо? А после боя ел картошку вместе с кожурой? И о будущей жизни, за которую погиб, не мог сказать ничего вразумительного, кроме: "…такая будет жизнь — умирать не надо”? И даром ли все яснее и определеннее, с опорой на документы, заключают, что под смерть Чапаева подвел Троцкий, как и Миронова, Сорокина, Котовского и многих других выходцев из народа? И это притом, что фильм, сделавший Чапаева знаменитым, все же и оболгал его, объяснив его гибель зазнайством и халатностью. Вот ведь история: в фильме, не утаившем ни драп чапаевцев от чехов, ни их грабежи, ни панику в их цепи, тщательно утаена причина гибели штаба, и только мельком проходит комическая реплика комдива о том, что ему прислали аэроплан — бензина не напасешься. Еще и в наше время надо покопаться в малодоступной литературе, чтобы узнать: присланный Троцким летчик ежедневно вел разведку над степью и наблюдал подход белой конницы к Лбищенску, но доложил, что противник не обнаружен. Темная история...

Но при чем же тут Чапаев, вовсе не воевавший на берегах Чусовой? Да в общем-то ни при чем, но почему бы юным спортсменам не пообщаться со сверстницей, знающей о народном герое не только из кино, но и по рассказам родителей и бабушки; сознательно названной редким именем Василиса и намеренной сохранить знаменитую фамилию на всю жизнь, даже если и замуж случится выйти? Есть, однако, символическая ниточка, протянутая Постниковым из прошлого в настоящее и от Урал-реки к Чусовой, то самое прозвище в честь покорителя Сибири. Кстати, Ермак — тоже прозвище, а подлинное его имя, по наиболее распространенной версии, Василий Тимофеевич Аленин. Стало быть, он был двойным тезкой Чапаева.

Был Василий Тимофеевич выходцем из чусовских вотчин купцов Строгановых, служил на их караванах. Когда в 1577 году Строгановым для отражения татарских и вогульских набегов было разрешено набирать в казаки охочих людей, сформировалась небольшая "частная” армия. В 1581 году она поднялась вверх по Чусовой, перевалила Уральский хребет и обрушилась на Сибирское ханство Кучума. Долго-долго в обширной Сибири Ермак был самым популярным героем, портреты которого висели едва ли не в каждой избе. Чтут его и на Чусовой, где Постников организовал едва ли не единственный в мире музей Ермака. Помещается этот музей в той самой часовне, на которой висит колокол 1912 года. Но о колоколе все-таки позже...

Памятная доска музея истории реки Чусовой

Я иду по улице, удивляясь, как много может сделать один человек. Не забываю о многочисленных и часто бескорыстных помощниках, но все же в устной речи деревню обычно называют Музеем Постникова. Официально это "Городской этнографический парк”. Прикидываю размеры деревни: в длину, пожалуй, метров триста, в ширину – до семидесяти, построек десятка два, и не просто построек, а набитых экспонатами. Все создано на голом месте.

Сорок лет Постников проработал директором спортбазы, да и перестал им быть. Об этом у нас разговора не было. Леонард Дмитриевич из тех людей, кто сам задает темы разговоров, а на журналистскую въедливость может и отмолчаться: "Зачем, мол, обо мне? Давайте о Ермаке...” Но уже после прогулок по "постниковскому” берегу Архиповки я прочитал очерк Валентина Курбатова, опубликованный в 1997 году в журнале "Смена”: "Начальство набегало потешиться, банькой побаловаться, похвалиться перед заезжими гостями чужим, словно своим. Он не выходил гнуться и дураков звал дураками. Кончилось тем, что остался на "музейном” берегу Архиповки: спорт — славу его и гордость, дело жизни отняли недавно с мстительной нечистотой, не простили норова. От этого, от музейных забот — все надо делать через силу, как в стане врагов, словно не родную историю спасает, а мешает всем жить, — в письмах нет-нет и прорвется: "А не послать ли все...”, но это нынче, кажется, припев всех русских музейщиков, родных наших дон-кихотов...”

Тут хочу пояснить, что правый берег Архиповки застроен тем же Постниковым, потому что начинал он свою работу, приняв в 1954 году детскую спортивную школу в Чусовом, которую своей волей преобразовал в специализированную горнолыжную — первую и единственную в стране. В ней и подготовил за сорок лет работы великое множество спортсменов, включая девять десятков мастеров спорта, пять — международного класса, четырех чемпионов мира, да еще легендарного Сережу Щуплецова, олимпийского чемпиона по фристайлу, погибшего на ночной дороге в Альпах... И подготовил их в том Чусовом, который не всякий из нас найдет на карте.

Главный корпус спортбазы строил его приятель Иван Сергеевич Бородкин, работавший некогда с Ш. Э. Ле Корбюзье, не из книг знавший Леже и Арагона. А сторожил ту базу пенсионер Иван Петрович Лобанов, в юности друживший со "старейшим футуристом” и авиатором Василием Каменским... Теперь речка Архиповка стала границей объектов: музей определен как чусовской муниципальный, и я, гуляя по левому берегу, сомневаюсь: а можно ли перейти на правый? Накануне вечером, когда наша машина проходила общий шлагбаум, возникли проблемы, ибо "въезд на базу до 17 часов”, а музей, мол, пусть строит свою дорогу. Только как же ее построить в этом ущелье с узким въездом? И за то, что оставили машину на правом берегу, на стоянке, получили втык: надо, мол, вброд через речку, а шофер нашего "Соболя”, взглянув на этот брод, усомнился в мостах и рессорах...

Ото всех этих тем, повторяю, Постников отмахнулся, как медведь от комарья, на что имел полное право, заслуженное всей жизнью: он выше всего этого. А с базой... что ж, с базой подождем, когда она подготовит еще сотню мастеров. Если подготовит, да людьми, а не коммерсантами от спорта, то и рассудим, кто в чем был прав и виноват. Но вот что еще я узнал из очерка Курбатова: в дополнение к своим многообразным талантам Леонард Дмитриевич еще и стихи пишет, и, как показалось мне, хорошие стихи, хоть не похоже, чтобы он придавал им какое-то значение. И вот хочется мне хоть самую малость процитировать:

В этом страшном побоище брат на брата, как водится,
Носит камень за пазухой, а топор за спиной.
Что ж, за душу раскольничью в светлом храме помолимся,
Если вера порушена на Руси сатаной...

Кабинет Л. Д. Постникова

Постников родился в 1927 году в Лысьве.

Его ранняя юность совпала с войной. В эти края с юго-запада страны нахлынула волна эвакуированных, к которым местное население относилось прохладно: они воспринимались как народ бойкий и сплоченный, вмиг расхватавший теплые места, да еще делавший трагедию из провинциальной жизни, которую местные жители трагедией вовсе не считали. Еще здесь работали поволжские немцы, которых, как известно, обидел Сталин, приказав не брать на фронт. Этим обстоятельствам Постников и обязан своим увлечением спортом. Про институт местному парню нечего было и думать: едва удалось пробиться в техникум, а там оказался один из немцев — отличный педагог, тренер по легкой атлетике.

Люди находят друг друга случайно, но эта случайность — только видимость для тех, кто верит в случайности. Критик Курбатов учился в Чусовом в школе №9, а рядом с ним жил еще незнаменитый Астафьев. Позднее Виктор Петрович, уже переехавший в Вологду, пригласил уже переехавшего во Псков известного ему по публикациям Курбатова на свой юбилей. Курбатов, по его словам, переданным мне Постниковым, поехал без особой охоты, в рассуждении: ну что интересного смог написать этот кривой мужик, стоявший, помнится, в очереди за хлебом в чусовском магазине? Астафьев же, встречая гостей на вокзале, уставился на него, как прожектором, единственным глазом: "Постой, постой, это не ты ли окурки возле третьего магазина собирал?” А 20 лет прошло! "Тогда, – говорил Курбатов, – я всю ночь не мог уснуть в гостинице, читая подаренную Астафьевым книгу "Ясным ли днем”.

Пониманию, что несколько рискованно передавать эти байки в условиях, когда В. Я. Курбатов может что-то уточнить и дополнить; да уже и переписка Курбатова с Астафьевым опубликована. Но то, что я рассказываю, уже отложившийся в музее материал, то есть уже факт культуры, никому лично не принадлежащий, и с этим уже ничего не поделаешь.

И прекрасно, что материал откладывается сегодня. Яркий пример ненадежности "позднейших воспоминаний друзей” — судьба Николая Рубцова, при жизни поэта никому (кроме разве что того же Астафьева) неинтересная, а после его гибели описанная в потоке биографий и воспоминаний так, что можно насчитать добрый десяток версий о месте его рождения, о профессиях и судьбе его родителей...

Мимо сюжета Астафьев – Курбатов Леонард Дмитриевич не мог пройти, потому что и этот сюжет вплетается в историю реки Чусовой. И еще потому, что смысл его музея не вполне музейный. Сюда, в постниковскую деревню, можно прийти поработать в кузнице, поиграть в народные игрушки, да и сто грамм выпить не возбраняется. Музей родился из духа нонконформизма, свойственного Постникову, как воспитательный центр при спортивной базе. (Сейчас нонконформизм чаще называют пассионарностью.)

— Ребята росли, были успехи, мы стали выезжать за рубеж, и стало заметно, что патриотическое воспитание запущено. Не только у нас, а в целом по стране. Презрение к Родине из-за незнания ее истории и культуры, культ западного барахла... Это началось не с детей, а со взрослых — чиновников спорткомитетов, которые ездили за границу с делегациями, но не ради спорта, а ради шмоток. Пошли инциденты: сначала неприятности на таможне, а там и хуже. В Австрии на сборах горнолыжников произошел трагический случай в молодежной сборной, составленной в основном из наших чусовских ребят. Один москвич уговорил команду оторваться на блошиный рынок за барахлом, и наш автобус врезался по дороге в трамвай. Погибла девочка из Кемерова, а наша самая способная девочка, впоследствии участница Олимпийских игр, получила сильнейшую травму...
Надо было думать, что делать. Было ясно, что говорильней ничего не добьешься, весь комсомол был тому доказательством. Да, он вроде бы воспитывал, а его воспитывала партия. Довоспитывались... В горкоме партии собирались характеристики на выезд с обязательной фразой: "Идеям марксизма-ленинизма предан”. Если пропустишь ее, то характеристику не принимали. Так и ездили: туда с идеями, обратно со шмотками – в подражание партийным дядям из спорткомитетов.

Обо всем этом Постников говорил, умалчивая о себе. А умолчание состояло в том, что сам Леонард Дмитриевич, чуть ли не единственный в СССР из всего своего поколения, умудрился не побывать в пионерах. И от комсомола увильнул. И от партии отбоярился, хотя беспартийным директору школы олимпийского резерва никак не полагалось быть. Когда приперли со вступлением, сам о себе распустил слухи как о пьянице. Конечно, рисковал: могли поверить и прогнать с работы. Но, кажется, не поверили, а просто махнули рукой: беспартийный директор — скандал, а насильно загонять такого независимого в партию — может обернуться скандалом похлеще.

— Надо было делать что-то реальное. Мы начали собирать по району то, что еще оставалось от русских деревень, и придумали название: "Музей истории реки Чусовой”. Это объемное понятие, под которое попадает все собранное и идейнопротиворечивое, включая революцию и контрреволюцию. Возможности у меня как у директора были: машина, деньги, ребята на подхвате. Теперь, когда музей стал муниципальным, живем за счет налаженных связей с хорошими людьми.

Такая у него была вполне диссидентская задача: как сказал об этом музее Астафьев — "…хоть маленький кусочек России сохранить”.

Во второй половине 1980-х годов сохранением маленьких кусочков озаботился сам ЦК КПСС. В Москве созвали "исторический” – первый и последний – съезд охранников памятников истории и культуры. Постникову пришел вызов из ВООПиК. В управлении культуры шары выкатили: вызов директору спортивной школы?
— Надо было заполнить анкету. Мне управленческая тетка кричит по телефону:

"А почему у вас в анкете три года куда-то пропали? Может, вы в тюрьме сидели?” Едем вдвоем с начальником управления культуры, которого я в Москве ни разу не видел, не знаю, чем он там занимался. В президиуме разные хорошие люди, с ними Егор Лигачев для отеческой поддержки. Выступлений много, тон задают прибалты, предлагается создать комитет по охране памятников на правах министерства и срочно спасать все, особенно – деревянную архитектуру, иначе, мол, первый съезд окажется и последним. Так оно и оказалось... Создали комитет, проголосовали, вышел Лигачев, сказал, что Михаил Сергеевич Горбачев бьется (аж посинел) за расцвет демократии и против бюрократизма, а оттого они в ЦК посоветовались и решили: "А зачем нам еще один комитет?” Ну, конечно, этот комитет им был не нужен. В зале шум и гам. Сквозь шум слышится мне, глуховатому: "Завтра выступает Постников” и еще кто-то. Ну, думаю, ослышался. А вот если бы в самом деле пришлось выступать, что бы я сказал? Да уж понес бы то-то и то-то — пусть Горбачев еще сильнее посинеет, а Лигачев позеленеет.

Наутро проспал. Вызвал такси – попал в пробку. Что такое? Шофер говорит: "Да эти едут”. Проехали эти, тронулись и мы. Вбегаю в зал, слышу: "Слово предоставляется Постникову”. Я даже испугаться не успел, а прямо от двери пошел к трибуне — без бумажки, без плана. И понес...

Тогда-то он и познакомился с дочерью Чапаева Клавдией Васильевной, хранительницей полузапретных преданий, наизусть заучивавшей в архивах те документы об отце, что не подлежали копированию, знавшей его таким, каким никто другой не знал: кавалером трех "Георгиев” и Георгиевского креста; брошенным женой и воспитывавшим, кроме троих своих детей, еще и детей погибшего друга; привозившим им окаменевшие от времени пряники, крестики и иконки; таким худеньким, что в театре, организованном при дивизии, ему (комдиву!) поручали играть женские роли, погибшим молодым человеком — в 32 года...

В ту пору Постников начал разрабатывать тему Ермака, за что ему сильно доставалось от властей. С их точки зрения, у Ермака была куча недостатков: беспартийный, казак, атаман — явно из одной компании с батькой Махно. Да еще отбил Сибирь у мирных застенчивых татар, и хоть мы от его подарка не отказываемся, но все-таки Ермак поступил неправильно. Надо было как-то доказывать, что Ермак был наш, советский человек. Зацепочка была так себе: вспомнилось, что в знаменитом фильме чапаевцы перед последним боем поют рылеевскую "Думу о Ермаке”. Знакомство с Клавдией Васильевной пришлось очень кстати. Она рассказала неожиданное: ее папу прозвали Ермаком, потому что он, плотничая в юности, упал с купола церкви, но падал как-то замедленно и встал невредимым. Про Ермака бытовало предание, что он был заговоренный, — и получил будущий георгиевский кавалер и красный комдив прозвище в честь покорителя Сибири. Эта зацепочка была очень кстати: коли Чапаева звали Ермаком, то надо же объяснять детям, кто такой был Ермак.

Согласно Карамзину, "Ермак с обетом доблести и целомудрия, при звуке труб воинских, 1 сентября 1581 года отплыл рекою Чусовою к горам Уральским, на подвиг славы, без всякого содействия, даже без ведома государева...” Правда, Ермак шел по сибирской земле, уже сто лет принадлежавшей России, но она была захвачена ногайскими татарами, и это была война.

Музей истории похода Ермака расположен в часовне, вывезенной из села Мохнутино. Часовня была продана на дрова дачнику — видно, иных дров в чусовской тайге мало. Постников едва успел узнать об этом и перевезти часовню в свой музей. Над входом — портрет Ермака в иконописной манере, что не случайно, если учесть почитание народного героя в Сибири. У входа пушка на лафете.

Против входа — памятный знак, по сторонам которого заложена земля из городка Нижнечусовского, откуда Ермак пошел в поход, и земля, присланная мэром Тобольска, с конечной точки похода. Табличка на ограде говорит: "Сей памятник освящен настоятелем верхнечусовской церкви Всех Святых иеромонахом Савватием мая 12 года 1992”. Над часовней — колокол 1912 года, о котором все-таки позже...

В центре музея — скульптурный портрет Ермака (работа Юрия Злоти) в окружении знамен, пушек и картин; макет городка Нижнечусовского, каким он был четыре века назад; секиры и мушкеты, а под стеклом — подлинное оружие тех времен: рогатины, острога, копье, сабля. Заслуженный художник России Павел Федорович Шардаков написал для музея серию картин из истории похода.

Рядом стоит церковь Святого Георгия, вывезенная из села Саламатово, с богородичной иконой над входом и картиной во всю восточную стену: "Начало пути. (Ермак на Чусовой)” художника Олега Сюткина. Ее сюжет: дружина Ермака плывет в ладьях на фоне чусовских бойцов, как здесь называют прибрежные скалы. Постниковцы называют эту церковь трапезной — не в том смысле, что здесь обедают, а в смысле духовной трапезы, то есть общения. В сущности, это лекционный зал, но как не годилось бы такое название в этой церкви и в этом ландшафте!

Разумея картины, пушки, мушкеты и прочее, я спросил Постникова:
— Как удается заводить столько контактов и получать такие подарки?

— Иногда словно теряешь всякую веру: если не в человечество, то в русский народ. Но смотришь: нет-нет, да и проснется что-то у людей. Не упрашиваю, нет — сами дарят. Сейчас строим четыре дома — без денег, на одних улыбках и рукопожатиях.

А что уже построено?

Музей писательских судеб, в немалой степени посвященный В. П. Астафьеву, прожившему в Чусовом
18 лет, но также и многим другим писателям, связанным жизнью и творчеством с бассейном реки Чусовой. Одни здесь родились, другие жили, третьи, как Л. Бородин и Л. Тимофеев, сидели. Этот музей я и назвал в начале очерка офисом, потому что в нем помещается рабочий стол директора. Мне был любопытен курбатовский аттестат, в котором, представьте, по черчению пятерка, а по литературе тройка. Справедливости ради заметим, что ВГИТиС Курбатов окончил с красным дипломом, а еще один диплом заработал в постниковской школе — за технику метания диска.

Имитация центра русского села, где устраивались ярмарки и развлечения: площадка для игры в городки, почти забытая ныне квасная цистерна, еще более забытая карусель — из тех, что были непременными атрибутами городских парков в 1930 – 1950-е годы. И уж совсем забытые — настоящие! — висящие на сучьях деревянные борти.

И — с пропильной резьбой на карнизе и наличниках — изба с названием: "Балаган. Русские народные потешки. Театр-музей русской деревянной игрушки”.

Замечу, что даже один этот музей, существуй он обособленно, был бы явлением, но здесь он — только малая часть созданного Постниковым комплекса. Здесь можно играть, да дети и играют, потому что малая деревянная игрушка вся движущаяся и постукивающая: зайцы шинкуют капусту в корыте, медведь играет на фортепьяно, а заяц поет, еще один мишка печет блины, третий кует у наковальни что-то деревянное, куры клюют просо, солдат бьет в барабан, медведь воюет с пчелой (подвешенной на ниточке), мама-медведица моет в ушате медвежонка, ежик собрался в поход... Отличная коллекция игрушки (в основном богородской) дополняется Дон Кихотом и райской птицей из Кунгурского колледжа, матрешками и лубками, утварью, расписной печкой, деревянными солдатиками, каруселью с колокольчиками, а также круговой скамьей и вращающимся столом — это чтобы не вставать, дотягиваясь до понравившейся игрушки.

Мастер Юрий Якубенко сделал для музея деревянное резное панно на тему: "Чудские древности Урала”. Раритет музея — фисгармония 1856 года – в рабочем состоянии: осталась от французов, которым некогда принадлежал местный завод. Ей вроде бы не место среди детских игрушек, но она тут временно: Постников начал собирать гармошки и думает создать специальный музей музыкальных инструментов. Сам "балаган” — бывший дом Третьякова из деревни Заозерье, построенный в 1876 году, в четыре окошка на улицу. Он был разобран, перевезен и вновь собран.

Сходным образом на Архиповке появилась потребиловка, перевезенная из села Антыбары и не сменившая своего назначения. Как говорит современная табличка, это "Антыбарская сельская лавка, существовала с 70-х годов XIX века как кооперативное торговое заведение”. А старая табличка на почерневшей еловой стене поддакивает: "Застрахована в земстве Пермской губернии”. Эта лавка помогла Постникову разрешить кое-какие чисто экспозиционные трудности.

— Заходишь в школьные музеи, а там куча утюгов. Скукотища! Мы думали, как организовать массу деревенской утвари, и решили "открыть лавку”. Пусть эти утюги и чугунки будут товаром!

Лавка хоть и вместительна (на два помещения), а сплошь забита вещами. Да, богат выбор утюгов. На стендике — уровень цен в чусовской торговле в XVIII и XIX веках, а для сравнения — среднемесячный доход чусовских рабочих, средних крестьян, промысловиков, крестьянской бедноты, а также курс рубля. То есть, можно прицениваться. Полки — старые, и все, что на них, старое: швейные машины "Зингер”, корзины, прялки, лампы, мешки с сахаром, парфюмерия в буфете, самовары, часы, очень старый фотоаппарат, гармонии, а равно реклама: "Чай собственной выписки из Китая через Кяхту. Торгового дома Н. И. Грибушина наследники”.

Горница крестьянского дома Музей "Крестьянский дом на реке Чусовой” украшен пояснительной табличкой: "Крестьянский дом с глинобитной печью, экспонаты собраны в деревнях...” Далее следует список из 12 селений. Дом тоже подлинный, а точнее, собран из двух половин разных изб. Горница совсем жилая: застелены кровать и лавки, на полу лежат половики, на стене висит медвежья шкура. Как-то раз школьники заглянули сюда – да и назад: "Ой, ребята, сюда нельзя, здесь живут!”

Мы заходили сюда накануне, Постников сразу же зажег лампадки. Правда, предметы здесь не вполне синхронны, но ведь в жилых домах всегда были вещи разного возраста. В любом случае они старинные — и оленьи рога, и сундук, и шкаф. И ничего отреставрированного, по-музейному блестящего, в чем есть и прелесть, и логика.

Разве что поблескивает самовар на столе, покрытом тюлевой скатертью; рядом с ним граммофон и старая книга Есенина, раскрытая на "Анне Снегиной”, с несколькими подчеркнутыми строками. Как человек, читавший поэму, я пошел было дальше, но Постников меня остановил, и оказалось, что у него все продумано: от любого возможного критика он способен отгородиться если не Чапаевым, то Есениным.

— Спрашивают: как мог граммофон попасть к избу крестьянина? Ну, кто спрашивает, пусть сам читает подчеркнутое: "За хлеб, за овес, за картошку Мужик залучил граммофон, Слюнявя козлиную ножку, Танго себе слушает он...”

— Теперь замените граммофон на магнитофон, а козью ножку на кола-кошку – и опять попадем в точку.
Постников в ответ посмеялся:
— А мы в войну ходили по деревням и меняли патефон на картошку.
Живем по синусоиде: вверх - вниз, вверх - вниз...

В другой, зимней, комнате снова стол с самоваром, полатцы, ларцы, балалайка, русская печь и старые фото на стене, среди них — георгиевский кавалер Чапаев... Еще и кухня есть, и все набито вещами, все печи топятся, и даже запах здесь не музейный, а жилой, старинный. Пожилые выходцы из деревень здесь, бывало, плачут... Где еще увидишь ее, крестьянскую избу XIX - начала XX веков, из которой словно бы только что вышли хозяева: и печь еще топится, и лампадки перед образами теплятся, и петух в палисаднике на картошке поет?

— Это колотушки ночного сторожа, я еще помню этот стук. Или с трещоткой ходили — вот она. А вот ковер мамы Курбатова.

Ковер сентиментальный, с двумя барышнями на берегу пруда. Одна из барышень играет на арфе.

И вспоминаются и узнаются слова. Даже пожилые люди не помнят названия предметов и частей избы, хотя видели все это в детстве, тем более что названия в разных краях звучали по-разному. То, что в Тверской области — мост, а в Липецкой — сенцы, здесь — двор (холодное помещение, прихожая). А то, что здесь "морда”, в других местах верша, ковш, кубарь, вентерь.

Музей "Сельская кузница” тоже перевезен из догнивающей деревни, и долго пришлось Постникову эту кузницу искать. На крыше растет сочная трава, у входа наковальни и сломанное колесо, а внутри земляной пол и — кроме электрической лампочки — "все как было”, с редчайшим экспонатом — настоящим кузнечным мехом (да как-то не поворачивается язык говорить обо всем этом добре как об экспонатах). Тут же обычное в таких случаях металлическое хламье, предназначенное частью для ремонта, частью для перековки — от тех же утюгов до металлических надгробных крестов. Виноват, "предназначенное” следовало взять в кавычки. Это все-таки музей, хоть кузница и впрямь рабочая.

За кузницей — черная баня, а дальше строится очередной дом. Варианты его использования продумываются. Нужен ведь еще музей уральского камня, да мало ли что нужно. Будет, сказал хозяин, дом ремесленников, и люди, с которыми уже есть договоренность, пусть делают здесь свои вещи, сидят и продают их — музей на них наживаться не станет.

Я сижу на скамье, из-под которой выглядывают грибы, у закопченных шашлычных мангалов, слушаю, как медленно просыпается спортбаза. Потом бреду в другой конец деревни — мимо киоска сувениров, мимо пожарного сарая с вышкой, каковые раньше стояли в каждом чусовском селе, мимо поминальных крестов. Мимо огромного якоря с реки Чусовой. Мимо демидовского рельса, выплавленного, согласно надписи на нем, в 1876 году. Мимо колеса от водяной мельницы. Дальше ветряная мельница на сваях (это новодел, но выглядит как старая, хотя крутится как новая). Еще — домик-мастерская, кафе под открытым небом с пеньками в роли табуретов. Вхожу в ворота церковной ограды. Над воротами икона с горящей перед ней лампадой. За воротами – бассейн с фонтаном, в бассейне гогочущие от радости гуси, в той же ограде памятный знак: "Жемчужине русской истории Нижнечусовскому городку и его жителям. 1992 г.” Этот резной деревянный крест поставлен в память о затопленном Камским водохранилищем строгановском городке, из которого Ермак ушел за Урал. Из нижнечусовской землицы насыпан курганчик.

Фонтан перед церковью Церковь, к которой я подхожу, новодел по проекту Постникова. Внутри еще много работы. Но уже есть иконостас — тоже по проекту Постникова, а делали его ребята из колонии, рисовал же приятель директора профессиональный художник Валерий Чаплыгин. "Фонтан, – сказал Постников, – тоже сделал друг — из Лысьвы”.

Сколько же у него друзей — не таких, с какими можно выпить, а таких, которые строят, рисуют, выгружают и переносят, и все не за деньги, а просто так?

Памятники узникам политлагерей Еще тут лежит громадный валун, оплетенный колючей проволокой, — первый в России памятник репрессированным со стихами Л. Тимофеева, некогда выцарапанными им на бетонной стене штрафного изолятора 36-й зоны:

Заблудилась душа моя в звездах.
Закричал я во сне и проснулся.
Поздно жизнь мне менять, но не поздно
Лба холодным трехперстьем коснуться.
Обратить свои очи к востоку,
Вспомнить восемь стихов от Матфея
И предаться слезам и восторгу,
Перед словом Господним немея.

Табличка говорит, что в чусовских зонах №№ 35 и 36 отбывали сроки многие узники совести.
За церковью стоят еще два дома. В одном живут рабочие, второй — казачий курень, потому что на Чусовой есть казачье землячество, да и атаман Ермак шел за Урал с казаками. Современные казаки приезжают в курень гульнуть. Ну и на здоровье. У Постникова каждый найдет что-то по душе.

А дальше — просто дикий берег. Никакой ограды. "Она, – сказал Постников, –бесполезна”. Сам он живет в "своей” деревне постоянно, зимой и летом, хотя есть городская квартира. Есть прожектора и сторожа. Есть и собаки, но добрые.

Так не пойти ли и мне куда хочется?
Иду поперек деревни, в гору по деревянным трапам, к "хижине Грина”, и хоть прошел каких-то 50 метров, но оказываюсь словно в глухомани, у самой этой хижины, в которой накануне вечером посидели с Леонардом Дмитриевичем, наблюдая пробивавшийся сквозь ветви закат.

Памятник Александру Грину Александр Грин, бывший тогда еще Гриневским, надеялся найти на Чусовой золотые самородки: по молодости думал, что они под ногами валяются. До Перми он добрался на товарном поезде, затем зайцем по дороге на Екатеринбург, а дорога эта проходит как раз здесь, сразу за хижиной, над крышами постниковской деревни. Грин перепробовал на Чусовой и ее притоках множество профессий, но самородков не нашел и попал, наконец, на заготовку дров для Пашийского металлургического завода. Дали ему в конторе двуручную пилу, муку, соль, сахар на несколько недель и сказали, куда идти.

— Шел он, шел, — рассказывал Постников, — да и набрел на такую вот хижину с недопитой бутылкой водки и кое-каким скарбом, а потом появился хозяин — здоровенный мужик Илья, на пару с которым он и должен был работать. Но то, что для Ильи было раз плюнуть, для хлюпика Грина было непосильно.

Правда, Илья ему помогал и даже подкармливал своими фирменными "пельменями” — сырым тестом с нарубленным мясом, готовившемся на печке без трубы, за что Грин был обязан вечерами пересказывать Купера, братьев Гримм и прочие приключения и сказки. Когда же их запас иссяк, Грину пришлось сочинять отсебятину. Так на Чусовой из лесоруба Гриневского родился писатель Грин. Было это, как он писал в автобиографии, в 1901 году. Вот мы и сделали "хижину Грина” вроде той, в которой это произошло. Знаете, музей Грина есть в Крыму, но он совсем не передает подлинной правды о писателе, жившем и умершем в нищете...

Я сижу за замшелым столиком, гляжу в светящийся туман. Следов Грина здесь не осталось. Да какие следы, то бишь экспонаты, могли остаться в тайге, на лесоповале? Но Грин работал еще и в доменном цехе Пашийского завода — сначала возил древесный уголь, потом грузил горячие чушки чугуна. Зарплату он получал в заводской конторе, которая была еще цела, когда Постников начал искать следы писателя на Чусовой. А пол конторы был выстлан чугунными узорчатыми плитами...

Вот они — плиты, по которым ходил Грин!

— И мы, — рассказывал Постников, всегда растворяющий в этом "мы” свое "я”, — помчались на завод. Примчались, а конторы уже нет – на ее месте профилакторий, полы в котором застланы линолеумом. А где же плиты? Смотрим, в новом заводоуправлении этими плитами выложены уличные ступени. Ну кто же разрешит их ломать... Пригорюнились. Подходит мужичок, спрашивает, что носы повесили, сколько на поллитра не хватает. Объясняем. Мужичок просветил:

– Если очень нужны, то ищите их в Гремячинске.
– Почему там?
– А вот я вам даю адрес. Если очень нужны, то ищите.
Думаю: с какой стати их увезли в другой район, чуть не за сто километоров? Ну, есть там знакомый, спросил я его. Через неделю звонит:
– Тебе сколько надо?
– Да хоть одну.
– Ну, привезу десять… Конечно, привез не десять, а пятнадцать. Ими кто-то в Гремячинске выкладывал дорожки на даче, а он выпросил. Вот про эти плиты можно точно сказать, что по ним ходил Грин.

На правом берегу Архиповки Постников поставил единственный в России (и в мире?) памятник Грину. Есть, правда, еще один в Вятке, но то не скульптура, а пирамида. А скульптуру делал бывший чусовлянин Виктор Бокарев в манере своего учителя Э. Неизвестного.

Музей писательских судеб — я снова возвращаюсь к нему — назван так не случайно, если вспомнить о самих этих судьбах, всегда нелегких на Руси. И сколь они разные, хоть все связаны с чусовским краем! Тот же Грин — сын ссыльного поляка, грузчик и землекоп, плотогон и старатель, шпагоглотатель в бродячем цирке и матрос, гулявший по Александрии, солдат-доброволец, арестант, сотрудник шестидесяти журналов, как и Каменский, забытый в 1930-е годы, но вдруг ставший сверхмодным в эпоху навязанной в 1960-е годы пиратской и таежной "романтики”, и вновь практически забытый... И Василий Каменский, родившийся на пароходе посреди Волги, происходивший из семьи управляющего золотыми приисками графа Шувалова, актер у Мейерхольда и ученик знаменитого авиатора Блерио, арестант и редактор журнала, гуляка по Стамбулу и Тегерану, крестьянин и охотник, художник и конструктор, катавшийся по Каме на глиссере собственной модели, наездник в цирке и бухгалтер на Пермской железной дороге...

Понятно: все созданное Постниковым — не музей в классическо-методическом смысле. Ему нужно какое-то иное определение, возможно, неизбежно длинное, что-то вроде "музейно-воспитательного заповедника”. Новые явления требуют новых терминов, а терминология всегда отстает от жизни. У Постникова каждая постройка с экспозицией названа музеем. А как еще их назвать? Залами? Или, как в бюро технической инвентаризации, "строение №...”? Указывают, что фонды у него не обработаны, что недопустимо в муниципальном учреждении. Это прискорбно. Но не смертельно, потому что есть Постников. При нем ничего не пропадет, а только прибавится.

Важно понять его замысел, каков он есть. Он сохраняет уральскую деревню в ее подлинном виде: с бурьяном под окнами и пчелиными ульями, с кривыми деревьями и почерневшими крышами. Он принципиально не кладет асфальт на дорогу — в деревнях его не было. У него почти нет пояснительных табличек при экспонатах — не было таковых на прялках и сундуках в чусовских избах.

Признаться, я ехал к Постникову с некоторой настороженностью, потому что до поездки был уведомлен: музей у него любительский, построенный на вкусовщине. Приволок, мол, откуда-то бюст Аркадия Гайдара, устроил посреди музея кладбище с крестами, поставил памятник Грину — писателю морскому, крымскому, а не уральскому, повесил собственный портрет на литературном музее, а в самом музее — картину в духе древнеегипетских барельефов, где он, Постников, огромный, как фараон, сидит в центре, а по бокам стоят маленькие Астафьев и Курбатов — писатели, тоже выбранные по л