Встречи в уникальной деревне-музее

Впервые я попала в Чусовскую деревню-музей, созданную трудом и талантом Леонарда Дмитриевича Постникова (на снимке справа), в 1999 году. Стояла поздняя осень, стойко держался туман – и вот в этом тумане передо мной появились вдруг купола старинных русских церквей. Потом я увидела избы, поленницы дров, колодец-журавль, стожки сена… Бегали собаки, блеяла коза…

Я ничего не знала об этой «деревне» и восприняла ее как действительность. Передо мной была Россия – давно поруганная, затоптанная и в этом уголке земли вдруг оставшаяся прежней! Сердце забилось неописуемой радостью. Я дома!

Меня провели к Леонарду Дмитриевичу в «контору». Директорский стол был завален бумагами, над столом – картины. Фисгармония у стены. И еще один стол, на котором богородские игрушки. Держишь такую в руках, шарик-маятник мерно раскачивается, и медведица шлепает медвежонка веником, заяц марширует под барабан, лиса стирает в корыте… – роскошна фантазия народа!
 

Впервые я попала в Чусовскую деревню-музей, созданную трудом и талантом Леонарда Дмитриевича Постникова (на снимке справа), в 1999 году. Стояла поздняя осень, стойко держался туман – и вот в этом тумане передо мной появились вдруг купола старинных русских церквей. Потом я увидела избы, поленницы дров, колодец-журавль, стожки сена… Бегали собаки, блеяла коза…

Я ничего не знала об этой «деревне» и восприняла ее как действительность. Передо мной была Россия – давно поруганная, затоптанная и в этом уголке земли вдруг оставшаяся прежней! Сердце забилось неописуемой радостью. Я дома!

Меня провели к Леонарду Дмитриевичу в «контору». Директорский стол был завален бумагами, над столом – картины. Фисгармония у стены. И еще один стол, на котором богородские игрушки. Держишь такую в руках, шарик-маятник мерно раскачивается, и медведица шлепает медвежонка веником, заяц марширует под барабан, лиса стирает в корыте… – роскошна фантазия народа!

Постников повел нас к себе домой – в небольшую крестьянскую избу. От натопленной печки было тепло и уютно. Казалось, мирская сутолока, рекламные ролики далеко за этими стенами, настолько здесь плавно перетекало время. И лишь телевизор да стопы периодики на стеллаже говорили о том, что хозяева в курсе событий.
Зоя Михайловна Постникова собрала на стол. Угощение нехитрое, крестьянское, но вкусно и сытно. Я впервые ела редьку с квасом.

– Скоро ничего не будем знать своего, – посетовала хозяйка. – Леонард размечтался завести половых в трактире (трактир в деревне тоже есть), да чтобы блюда только русские, чтобы не забывали люди родное свое… Да разве что тут сделаешь – все с боем.

О том, что Постников выпрашивает каждую доску, каждый гвоздь где только может, я уже слышала.
– Что трактир, – нахмурился Леонард Дмитриевич. – Нет стабильного отопления в Музее Ермака, портятся строгановского письма картины.

Завтрак не затянулся – здесь не бездельничают. Леонард Дмитриевич отправился в «контору», а я – осматривать музей-деревню. Как оказалось, тут каждый дом – отдельный музей. В одном представлен крестьянский быт, в другом – сельская лавка с огромным ассортиментом товаров, в третьем выставлены деревянные, глиняные, соломенные игрушки, в четвертом находится кузня, в пятом – пожарные бочки, крючья, каски…
Зашла в Музей Ермака. Из Нижне-Чусовских городков Ермак с дружиной уходил за Урал. Постников словно предвидел российский хаос, настырно собирая все, что способно противостоять. Я смотрела на могучего Ермака Тимофеевича и совершенно отчетливо ощутила, что за моей спиной – незыблемая крепость, что мою землю никто не уничтожит!

Вдруг какой-то развязный шельмец подскочил. Затараторил:
– Мы хотим пригласить вас поучаствовать в предвыборной кампании, мы умеем делать деньги, мы спасем Россию! Наша цель – дать людям шанс...
– А крышу на бане можете починить? – Леонард Дмитриевич охает: – Тесу нет.
Агитатор мгновенно куда-то исчез.

Вечером Зоя Михайловна, примостившись на сундуке, рассказала мне, что в «деревне» была чудная церковь XVII века. И крестились в ней, и венчались, переходя затем в трапезную отметить событие. Сгорела по ротозейству сварщика. Леонард Дмитриевич строит на ее месте другую, хотя понимает, что это будет уже не то…
Поздно вечером, когда солнышко готово было закатиться за горизонт, поплыл над деревней колокольный звон – это Постников звонил с часовни, маленькой, старенькой, с покрытыми чешуйчатой дранью куполами.

Я спросила Зою Михайловну: как получилось, что Леонард Дмитриевич занялся воссозданием русской деревни?

– Он же работал директором школы олимпийского резерва. Бывал по своим делам и в деревнях. Однажды увидел у дороги церквушку. Полуразрушенная, ни окон, ни дверей, но такая светлая, хрупкая! Леонард выпросил ее у председателя поссовета. Местный дед рассказал: «Стукнуло ей уже лет четыреста... Видишь, венцы топором рублены? Было на ее колокольне три колокола. Да три креста на маковках». С большой осторожностью церковку разобрали и перевезли сюда. Никакого проекта не было, но Леонард точно угадал, что без крестов она не оживет. Пенсионеры, которых он пригласил помочь, с радостью выточили деревянные кресты. Пока собирали саму церковку, главы куполов с крестами лежали на земле. В воскресный день их подняли. А в понедельник – звонок! Какой-то «уполномоченный» бухнул Леонарду: «Убрать кресты к чертовой матери!» – «Уберу, когда их уберут из Кремля и с Василия Блаженного». Через час – звонок секретаря горкома по идеологии. Этот уже вежливо, спокойно, как человек имеющий власть: «Надо убрать. Уберите». – «Но тогда объясните мне, почему в Кремле, где находятся наши верховные идеологи, кресты до сих пор не сняты?» Через два дня по своим каким-то делам в Чусовой приехал первый секретарь Пермского обкома Борис Всеволодович Коноплев. Обошел церковку, издали на нее посмотрел… «Ну что, Леонард... – закурил. – Не останавливайся, продолжай дело». Вот так и пошло.

– А кузню Леонард Дмитриевич тоже перевез из деревни?

– Тоже. Он к тому времени уже много чего раздобыл для кузницы: щипцы, наковальню, молоты, а вот мех нигде не мог отыскать. Уже кузня стоит, горн раздувают… Но тут один из чусовлян ему подсказал: «На Больничной горе должен быть мех». Леонард сразу поехал туда, увидел захудалую мастерскую, где рабочие что-то изготавливали для больницы. Там и нашли, на чердаке. Кузница заработала. Калилось железо, стучали молоты, сыпались искры, шипела и пузырилась вода в кадушке и стоял ни с чем не сравнимый запах кованого металла! Кузнец с Чусовского металлургического завода приходил сюда по воскресеньям. Для любого желающего ковал подкову на счастье. Городские власти с ужасом смотрели на Леонарда. «Кресты, кузня, колокола, дровяников понастроил!» Но мы-то с ним видели, как люди прилипают к стеклам вагонов! Вот же она, железная дорога, в полусотне метров от нас…

Железная дорога, которая огибает деревню-музей, тоже имеет свою историю; и одна из ее страниц связана с писателем Александром Грином. В 1900 году юный Саша Гриневский шагал по шпалам на золотые прииски графа Шувалова, где, как уверяла молва, люди быстро становятся богачами. Богачом Гриневский не стал, но познал всю тяжесть горных работ. Грина больше знают как писателя-романтика, но это еще и писатель-реалист. С потрясающей достоверностью Грин оставил потомкам картины жизни простых тружеников Чусовского уезда, никогда бы не напомнивших о себе, если бы ни он. При въезде в музей стоит под железнодорожной аркой памятник Александру Грину. Это в России первый и единственный памятник ему во весь рост. Поставил памятник Леонард Дмитриевич, отдавая дань глубокого уважения писателю.

Мне не хотелось уезжать отсюда – настолько все было хорошо, умно, дорого сердцу. После этого раза я стала бывать здесь часто.

– В наш музей народ отовсюду едет, – говорит Зоя Михайловна. – Сколько тут перебывало артистов, писателей, общественных деятелей, сосчитать не смогу. Радуются, разглядывают все. На природу вокруг не могут налюбоваться. В бане по-черному любят париться. А вот сотрудников у нас – раз-два и... обчелся. Денег нет на сотрудников, да и не задерживаются они у нас из-за мизерной ставки. Недалеко отсюда есть музей политических репрессий – «Пермь-36». Бывшая лагерная зона. Вот на его содержание государство не жалеет средств.

Музей «Пермь-36» – изобретение западных стран вкупе с правительством России. В советское время здесь отбывали сроки террористы. Сколько их обезвредила группа «Альфа», защищая безопасность народа! Ее руководитель Геннадий Николаевич Зайцев подробно рассказал об этом в своей книге «Альфа» – моя судьба». Он родом из Чусового, но в музей «Пермь-36» его, естественно, не приглашают, туда толпами возят иностранцев и поют террористам панегирик: «Здесь в годы Советской власти содержались в тяжелейших условиях, страдали и погибали противники коммунистического режима, поборники национальной независимости порабощенных народов, чьи идеи и усилия способствовали крушению человеконенавистнического режима». При этом ни одного «погибшего» не называют. И ни слова о том, сколько невинных жертв на счету каждого из «страдальцев». Отбывала сроки в «Перми-36» и всякая мелочь, вроде площадных кликуш. В царской России о таких не марались – секли розгами.

На «музей международного значения» кидают огромные деньги, а в «деревню» Постникова только в 2005 году провели отопление и воду. Были наконец реставрированы картины из Музея Ермака. Появилась гончарня, где работает замечательный мастер Светлана Петровская. На всех краевых ярмарках ее изделия нарасхват. Музей в основном живет на вырученные средства, хотя эта выручка для Постникова – кость в горле. Он задумывал музей как подарок! Но что – Постников, если теперь платят даже за вход в Третьяковскую галерею. Павел Михайлович Третьяков оставил Москве столько средств на содержание галереи, что имел полное право заявить: «Галерея должна быть открыта на вечное время для бесплатного обозрения всеми желающими…» В «проклятое» советское время так и было, но сейчас наживаются и на святом.

Летом 2009 года к Постникову приехала группа преподавателей Пермского университета и несколько журналистов из Москвы. Провели круглый стол. Обсуждались самые больные вопросы, связанные с жизнью музея. Казалось, люди серьезные, слушают с интересом, кивают согласно, готовы помочь. И вдруг в еженедельнике «Культура» выходит статья одной из участниц круглого стола. Она называет музей Постникова шизофреничным, она крайне возмущена, что при въезде в музей стоит памятник Грину! Зато эту даму не возмутили флаги Англии и Германии над музеем «Пермь-36». Не возмутило, что терроризм, захлестнувший нашу страну, приветствуется в «Перми-36» как какое-то благо!

Летом 2010 года в «Перми-36» Франция поставила оперу Бетховена «Фиделио». Артисты пели, разгуливая по лагерной зоне в зэковских одежках. Стены бараков обклеили выжимающими слезу плакатиками. Естественно, привезли публику на такое важное мероприятие. Сколько денег на это вбухали! И вот теперь «на базе Мемориального центра истории политических репрессий «Пермь-36» начинает работу международная школа для преподавателей гуманитарного цикла «Формирование гражданственности на основе изучения ключевых проблем истории России ХХ века».

Значит, опять полетят миллионы рублей! Из карманов простых налогоплательщиков, которые и так еле сводят концы с концами и о которых международные «правозащитники» не желают слышать и знать…
Но нынче уже не девяностые годы, когда мы пребывали в шоке. И не начало двухтысячных, когда верили, что жизнь все-таки может наладиться. Сейчас хватит толчка, чтобы произошел взрыв.

Музей Постникова держится из последних сил. За два года едва смогли заменить колесо водяной мельницы и начать строительство необходимого хозяйственного помещения. А впереди еще так много дел! Реставрация обветшавших домов, бани, установка большой печи для обжига глины… Каждый день в этой «деревне» – подвиг.