К 100 летию Виктора Петровича Астафьева. Автобиография (с сокращениями, окончание)

В.П. Астафьев. Художник О. Завальнюк 2005 г.

В 1969 году, в феврале, я переехал с женой и дочерью в Вологду, сын в это время служил в армии. Связь с Уралом не ослабела по причине той, что у Марьи Семеновны остались там все родственники и сын, Андрей, по возвращении из армии поступил в Пермский университет.

В Вологде мы прожили десять лет, очень для меня плодотворных и более или менее благополучных, в смысле быта.

И чем дальше я жил среди вологжан, чем больше читал о “тихой моей родине” воистину сыновних признаний, написанных с преданной любовью и пораженных квасным патриотизмом, тем острее ощущал, что живу все-таки вне дома своего. В это время я часто летал в Сибирь, еще было много родных в Овсянке и в городе, писательская жизнь в Красноярске шла по-прежнему в склоках, все еще угнетали здешнюю литературу графоманы и нахрапистые партийцы, поддерживаемые крайкомом партии. 

Борис Васильевич Гуськов, тогдашний заведующий отделом культуры крайкома, все настойчивей звал меня “домой”. И однажды я поставил ему условие — квартиру за городом, желательно в Академгородке, ибо, живя в центре города Вологды, побыл уже в осаде графоманов и праздношатающихся творческих людей, в дела мои не вмешиваться, помочь с ремонтом, скорее с оформлением покупки дома в родном селе.

Дом этот, принадлежавший односельчанину Юшкову Василию, я уже подсмотрел давно и с хозяином его договорился — дом был запущен, полугнилой, но в родном переулке, напротив дедова дома, где прошли мои самые памятные детские годы, в одной его половине жила моя тетка и крестная Апраксинья Ильинична.

Осенью 1980 года я переехал “домой”. Марья Семеновна устраивала в Вологде детей и внуков, она это умеет делать лучше меня, и в Красноярск приехала гораздо позднее.

“Дома” мне сделалось спокойней и, поборов рутину, склоки, прямой и явный давеж со стороны крайкома, где уже устали “бороться” с местными писателями и охотно уступили поле брани тем, кто хотел навести здесь хоть какой-то порядок, успокоить писателей, упорядочить творческую жизнь.

И сам я принялся жадно работать в своем домике в родном селе. Дом же в Быковке спалили забравшиеся в него бомжи, и как-то остро я почувствовал еще одну заплатку, приклеившуюся к сердцу, все же многое меня связывало с Уралом, и, пока стоял дом в Быковке, связь эта была более осязаема, а вот в домике иль, точнее, домишке, построенном мною в городе Чусовом, затеян литературный музей, и дела в нем, сколь мне известно, идут к завершению. Вообще на Урале после того, как я уехал, “любить” и даже ценить меня стали больше.

В Вологде похоронен мой отец, Петр Павлович. Умерли все родственники Марьи Семеновны и на Урале, почти не стало близкой родни и у меня в Сибири.

Здесь же, в Сибири, настигла нас страшная беда. 13 лет назад, в Вологде, больная сердцем, скончалась наша дочь, Ирина Викторовна, я перевез ее гроб на овсянское кладбище, где она и лежит под березами, где завещали мы с женою нас поместить по окончании наших земных сроков.

Тяжкая доля была почти у всех русских людей, в первую голову крестьян. Огромное чувство вины носил и ношу я в сердце перед бабушкой из Сисима Марией Егоровной и ее сыном, да и перед всей родней, с каждым годом все уменьшающейся.
Когда я изредка перебираю старые альбомы с фотографиями, то вижу, что кругом меня обступили покойники, это после семидесяти лет, а каково-то тем людям, которые перевалили за девяносто и не утратили памяти.

Поэтому не хотел бы я заживаться долго, неся на себе все более тяжелеющий воз утрат. Пока еще сохраняется моя трудоспособность, пусть и не такая уже неистовая, как прежде, пока еще ясна память и хоть плохо ходят ноги. Но недуги обступают, надвигаются со всех сторон, и хотел бы я, как и многие люди с чистыми помыслами и не до конца утраченным оптимизмом, покинуть всех вас, дорогие мои, не намучив себя и вас, с пишущей ручкой в руках и пусть на слабых, но на своих ногах.

Красноярск. 17 октября 2000 г.