Тайга, помеченная его топориком

20 ноября исполнилось бы ровно 80 лет урождённому в Чусовом замечательному русскому прозаику Михаилу Дмитриевичу Голубкову. 

А ушёл он для писателя рано – в 51. Собственно, именно в этот год – в 1988-й – я узнал Голубкова воочию. Именно в 1988-м я перебрался из Чусового в Пермь и так оказалось, что поселился неподалеку от дома, где жил Михаил. Помню, идём мы по Большевистской с Валентином Яковлевичем Курбатовым (он тогда в очередной раз посетил родную для него во многих смыслах прикамскую землю) – и вдруг звонкий, высокий голос откуда-то сверху. Валентин Яковлевич сразу определил в окне одного из верхних этажей дружески знакомого ему писателя Голубкова. А тот, в свою очередь, на то и заядлый охотник, что зорким оком вычислил в уличном водовороте бывшего, как и он, чусовлянина, а в ту пору уже – именитого литературного, живущего во Пскове критика. И начал зазывать на свою верхотуру.
 
Меня он в лицо, может, знал, а может, и не знал (заочно – конечно же, хотя бы потому, что время от времени присылал в редакцию «Чусовского рабочего» свои миниатюры о природе, сопровождаемые письмами, а я, насколько выпадала возможность, эти миниатюры охотно печатал). Ну вот теперь и познакомились.    

Валентин Яковлевич намекнул, что Михаил болен, и я обратил внимание, что во время нашего общего разговора автор доброго десятки книг, дабы унять в себе разгулявшееся нечто, укладывался на диван. Хотя не терял при этом живой нити беседы. Угощал нас фруктами. 

Потом я встретил Голубкова на перекрёстке Большевистской и Борчанининова, напротив здания Феодосиевской церкви, тогда ещё не возвращённой верующим. Не помню сути наших перемолвок, помню лишь эмоциональность Михаила – он, как всегда, был резковато-ироничен, а жесты его рельефны. «Миша бузит!» – рассказывая о пермском Союзе писателей, не то восхищённо, не то сокрушённо говаривал кто-то из тружеников пера. Сие означало неуспокоенность голубковского характера. 

Таковыми же – неуспокоенными – были многие его книги. Да ежели не все: и первая книга рассказов «Деревенские новости», и сборники повестей «Просека», и «Ветровал», и «Даровая дичь», увидевшая свет в московском издательстве «Современник», и посмертная «Пойду глухаря добуду».  А как тонко чувствовал Голубков природу, которая открылась ему в его чусовском детстве! 

Раскроем повесть «Крайняя изба»: «Сейчас пора созревания, духмяного воздуха, пора луговых и приречных туманов по утрам, пора неожиданных ночных гроз с тяжёлым обвальным накатом громов, с яркими, голубыми, беспрерывными зарницами. Пора каких-то неясных, невесть откуда возникающих звуков, будто кто-то постоянно зовёт тебя, окликает: в поле, в лесу, в лугах ли, а оглянешься – никого. Но в тебе уже все всколыхнулось, напряглось – ждёт нового оклика, зова».
 
В затеси «За синей рекой», посвящённой жизни и творчеству своего рано ушедшего ученика, Виктор Петрович Астафьев писал: «Я думаю, на Урале ещё любят и помнят своего негромкого, но искреннего певца. Как он любил свой край, народ свой, да вот осталась недопетой его задушевная песня. Всё. всё осталось за дальней горой, за исхоженной и помеченной его топориком тайгой, за синей, синей рекой». 

…Мне довелось транспортировать портрет писателя Михаила Голубкова на его историческую родину. Несмотря на то, что Михаил Дмитриевич был из семьи спецпереселенцев, некогда раскулаченных в Челябинской области и доставленных сюда, в город, стоящий на слиянии трёх рек, возможно, потому, что город стоял именно на этом слиянии, явившийся здесь на свет будущий писатель не мог с молоком матери не воспринять это самое «слияние». Не оно ли в дальнейшем диктовало ему художественные «оклики и зовы»? О, совсем неслучайно Голубкова возлюбили живописцы! Сдружившийся с ним пермский художник Равиль Исмагилов и написал портрет Михаила, который, на мой взгляд, передаёт его многомерную натуру – и рыбака-охотника, и писателя-гражданина. 

И вот этот портрет попросил меня привести для «Музея писательских судеб» основатель Парка истории реки Чусовой Леонард Дмитриевич Постников. С Равилем он договорился. А картина-то, признаюсь вам, немаленькая. Её, даже если захочешь обнять, и то если и обнимешь, то не надолго. В электричке, в которой я добирался до Чусового, исмагиловский, само собою, обрамленный холст так же не умещался в пределы двух глядящих друг на друга сидений. Пришлось везти портрет Голубкова прямо у дверей, где, как известно, располагается одноместное сидение. А затем, пересев в Чусовом, на другую электричку, - уже до 136-го километра. А там – с насыпи да вниз! А потом ещё – тянуть в тогдашние каменные палаты Леонарда Дмитриевича, располагающиеся на той стороне Архиповки… 

Теперь этот портрет моего талантливого земляка, крепко любившего свою малую, а также большую Родину, украшает писательский музей этнографического парка. 

Юрий Беликов